И мне становится невыразимо грустно. Почему? Потому что она меня даже не любила».

Таким образом, автор в самом начале романа определяет отношения между главными героями: Ватанабэ любит Наоко, она его - нет. И лишь со второй главы начинает рассказывать всё по порядку. Но и этот порядок скоро нарушается: сначала говорится о второй встрече с Наоко, затем - о том, как Ватанабэ познакомился с ней. У них был общий друг, Кидзуки, в 17 лет покончивший с жизнью. Его тень так и осталась между ними, но всё же они встречаются и вместе празднуют двадцатилетие Наоко. В этот день с ней творится что-то странное, нападает говорливость, и она рассказывает, рассказывает… Но истории звучат странно: «…подвох крылся в связи между ними. История «А» внезапно переходила в содержавшуюся в ней историю «Б». Затем в «Б» возникала история «В» - и так до бесконечности».

Такие же истории представляют собой и сами романы Мураками. Вот как пишет об этом Виталий Загребельный в статье «Читая «Норвежский лес»:

«В главе о посещении "Амирё" Мураками прибегает к одному из любимых приемов - "вложенным" историям. Всё повествование ведется как рассказ Ватанабэ. Рассказ Ватанабэ прерывается - и в него вставляется история Рэйко. В свою очередь, Рэйко обрывает свой рассказ посредине, еще до того, как он успеет захватить внимание читателя. Чуть позже, днем уже Наоко рассказывает о своей сестре, школьнице, которая покончила с собой, повесившись в их квартире. Вечером следует окончание рассказа Рэйко, и все возвращается к обычному повествованию от имени Ватанабэ. В результате все события дня - в том числе и вложенный рассказ Наоко о сестре-самоубийце - уходят на второй план и остаются главным образом лишь в подсознании читателя»[1].

Для чего это нужно? Истории, по мнению Мураками, вообще очень многое передают и объясняют - они «исцеляют». Слушая и рассказывая истории, люди делятся бесценным опытом. Умение рассказывать истории - бесценное качество человека. В любой истории любой человек увидит какой-то смысл. Но для одного этот смысл будет заключаться в одном, для другого - в другом. Поэтому автор не берётся их истолковывать, он только рассказывает.

«Рассказывание историй лечит. Если ты можешь рассказать хорошую историю, ты можешь быть исцелен. [Мои книги -- это] .попытки абсолютного романа, собрания историй, рассказанных разными персонажами. Они рассказывают и исцеляют друг друга. Роман -- книга исцеления. Когда ты выбит из колеи появлением другого мира, новыми горизонтами -- любовь исцеляет тебя. И я думаю, рассказывать хорошие истории -- это проявление любви. Наверное, поэтому я пишу книги. Я хочу исцелиться».

Сам Мураками очень любит чужие истории, умеет слушать и расспрашивать людей. Одна из последних его книг - «Подзёмка», в которой говорится о газовой атаке в токийском метро - целиком состоит из рассказов людей, пострадавших от теракта. В одном из интервью писатель рассказывал о своём удивлении перед этими людьми: с виду обычные, все они хранили в себе свои особенные воспоминания, свои истории. Когда он спрашивал их о детстве, о родителях, об их увлечениях, они удивлялись: мол, зачем это вам? Но рассказывали, вспоминали подробности, делились с писателем переживаниями… «Я полюбил этих людей,» - признаётся он. (Следующей книгой - «Край обетованный» - стали рассказы противоположной стороны: членов секты «Аум Синрикё», устроившей газовую атаку. Писатель встречался и с ними.)

Ранние произведения Мураками вообще звучат как обрывки воспоминаний о молодости: речь идёт о «трилогии Крысы» - «Слушай песню ветра» (1979), «Пинбол-1973» () и «Охота на Овец» (1982). Только последняя книга представляет собой более или менее завершённое произведение. В «Слушай песню ветра» герой вспоминает:

«За лето мы с Крысой выпили 25-метровый бассейн пива и покрыли пол "Джейз-бара" пятисантиметровым слоем арахисовой шелухи. Если бы мы этого не делали, то просто бы не выжили, такое скучное было лето».

Поговорив о Крысе (своём друге), он вспоминает о детстве, потом - о девушке, с которой познакомился этим летом, потом об остальных своих девушках, о любимом писателе, о своём городе и так далее… Все эти воспоминания чередуются безо всякой видимой логики, перемежаясь с отрывками из песен и

выступлений радиодиджеев. Диалоги героев тоже

звучат отрывисто, очень лаконично; так редко

разговаривают в обычной жизни:

- - Ты желала моей смерти? - Ну, как . Немножко. - Точно "немножко"? - Я не помню . Оба замолчали. Крысе захотелось что-нибудь сказать. - Знаешь что? Люди не рождаются одинаковыми. - Кто сказал? - Джон Ф. Кеннеди. - Это ты нарисовал? - Нет, это еще до меня. - А почему вдруг корова? - И в самом деле, - сказал я. Всё вместе же складывается в причудливый узор, напоминающий звучание музыки. Это замечают все читающие произведения Мураками.

«Я вижу, как на сцену просто выходит человек. В луче фонаря ставит допотопную магнитолу на пол, нажимает стертую кнопку "play". И, чуть покачиваясь под дисгармоничные воспоминания о чем-то далеком, рассказывает нам свою историю. Всем нам, застывшим в темноте холодного зала. И мы смотрим на него, стараясь не растаять в этой пустоте .»

Б. Немцов «Блюз простого человека» «…сюжет будто расщепляется на несколько партий для разных инструментов, импровизирующих на общую, не сразу уловимую тему в духе Чика Кориа или Арта Блэйки»Д. Коваленин «Лучший способ потратить деньги»

В) Джазовые мотивы

Харуки Мураками известен как страстный поклонник джаза. Знаменит своей коллекцией из 20000 джазовых пластинок. Несомненно сходство между ритмом его прозы и ритмом джаза. Этого не отрицает и сам писатель:

"Мой стиль сводится к следующему: во-пер­вых, я никогда не вкладываю в предложение ни на гран больше смысла, чем это необходи­мо. Во-вторых, у предложений должен быть ритм. Это нечто, почерпнутое мною из музы­ки, в особенности из джаза. В джазе благода­ря разнообразному ритму становится возмож­ной мощная импровизация. Все это - в рабо­те ног. Чтобы поддерживать ритм, не должно быть лишнего веса. Это не значит, что веса не нужно вовсе, - просто надо сохранять только абсолютно необходимый вес. А от жира следу­ет избавляться".[2]