Т.Манн показывает, как из-за хаоса недолжного бытия выдвигается новая жизнь, как жизненная сила приходит на помощь стремлению человека мыслить, действовать, любить и дружить. У Ганса Касторпа есть излюбленное место, расположенное выше санатория. Он «правит» там свои впечатления от слов наставников. Т.Манн называет словечко «правит» простодушно-детским, и этим вновь виртуозно сопоставляет Ганса и Парцифаля, подчеркивает органический характер мышления юноши. Ганс «правит» мысли Нафты о том, что «дело буржуазной цивилизации при всей своей прогрессивности исторически связано со страшным падением морали…, со всеми ужасами современного торгашества и спекуляции, с сатанинской властью чистого барыша». От этого мира Нафта обращается к прошлому, к средневековому консерватизму. Как раз это «предмышление» Ганс «правит», принимает его рациональное критическое зерно и стремиться в мыслях вперед, к жизни «без власти чистогана», но и без какого-либо тоталитаризма. Это направление мышления и самого Манна, отвергавшего и политику фашизма и политику американского империализма. Ганс, конечно, еще далек от мудрости Манна-политика, но в принципе его мышление развивается в том же направлении.

Подлинное мышление и подлинная жизнь «выступают из-за кулис» и во многих других эпизодах. Так, в связи с самовольным отъездом Иоахима Ганс «вырывает из сумбура чувств» важную мысль: он, Ганс, не может уехать потому, что это означало бы «бежать от чувства растущей ответственности, которая в нем всякий раз возникала при созерцании высшей формы органической жизни, именуемой человеком, дезертирство и измену по отношению к тяжелым и жгучим, непомерным для его слабых силы и все же волнующим блаженным обязанностям «править», каким он предавался здесь на балконе и среди цветущей синевы своего уголка…», то есть Ганс Касторп рассматривает свое пребывание на «горе» как философский пост и отвергает «здравый смысл» низины. Во время лыжной прогулки он «находит» искомые слова: жизнь во всем блеске раскрывалась ему как чудо. В «синеве уголка» ему всегда вспоминается Хиппе (как и Гадзио) – символ этого чуда.

Однако Т.Манн далек от утопического прекраснодушия, от утверждения какой-то автоматической неизбежности прогресса. Глубочайших парадоксальный юмор романа в том, что человек в буржуазном мире совершенствуется не среди здоровых людей, а в туберкулезном санатории, который случай охраняет от духа торгашества. Это великая трагикомедия. Кете Гамбургер в книге «Юмор Томаса Манна» определяет писателя как великого юмориста всемирной литературы.

Стихия особого юмора, трагикомедия пронизывает весь роман и в конце концов это осмеяние несостоятельной буржуазной формы, по сравнению с которой даже туберкулез предпочтительней.

Правы те критики и исследователи И.Манна, которые считают, что «Волшебная гора» - роман юмористический, а не иронический. Юмор в «Волшебной горе» сверкает в бесчисленных деталях. Так, на прощанье Клавдия Шоша дарит Гансу рентгеновский снимок – «прямоугольный кусочек стекла, которых надо было держать против света…, внутренний порет Клавдии Шоша… хрупкий костяк торса, округленный мягкими контурами прозрачно-туманной плоти, и органы грудной полости». Бабушка из-за хорошего русского стола утешает своих соседей в связи с собственным выздоровлением и отъездом: «Давайте-ка все есть, пить, веселиться, господь с нею-то, с печалью, оглянуться не успеем, как, бог даст, и осень придет… И мы скоро назад воротимся… Так стоит ли огорчаться…». Или авторская фраза: «Обитатели Берггофа пользовались любым поводом для празднеств, так что ни один день рождения, предстоящий самовольный или законный отъезд, а также общее обследование, не обходилось без пиршеств…» Юмористические фразы делают призрачными, эфемерными заблуждения и пороки жизни. Юмор словно уменьшает степень их реальности, превращает в тень, на фоне истинной, по Т.Манну, реальности.

В композиции «Волшебной горы» есть и еще одна важная особенность. Взлет мышления Ганса, глубокие озарения его – в начале второго тома романа. А дальше яркая картина жизни, «привидевшийся ему сон понемного тускнеет». Т.Манн, приурочивая философскую кульминацию развития Ганса к его молодости, явно подчеркивает разницу между историей и личной судьбой. Гуманистичность структуры и прогресса жизни, по его мнению, пока неоспоримы только в истории. Отдельный же человек, его развитие только на ограниченном этапе повторяет совершенство структуры филогенеза и строго говоря, ориентируясь именно на этот этап, может овладеть настоящим мышлением. Ориентируясь же лишь на опыт онтогенеза, человек или во власти «предмышления», или «постмышления». Например Нафта – это «постмышление» после зверств еврейского погрома. «Волшебная гора» - великолепный образец философского романа-притчи.

2. «Волшебная гора». От героя воспитуемого к герою «Взыскивающему и Вопрошающему».

К видовым формам романа, имеющим очень длинную историю, глубокие, теряющиеся в древности истоки, принадлежит роман о вступающем в жизнь, ищущем своего моста в ней и проходящем через тяжелые испытания молодом человеке. «История молодого человека XIX века» - называл Горький серию, которую стали издавать под его редакцией в начале 30-х годов. Характерен этот акцент. Не «воспитание», а именно «история молодого человека», не «воспитательный роман» в духе Вильгельма Мейстера, а более широкое жанровое образование, включающее не только собственно воспитательный, позитивный для формирования личности опыт, но и столкновение молодого человека со всей сложностью жизни – выдвигается Горьким как актуальная традиция.

Автор недавно вышедшей знаменитой автобиографической трилогии и начатого «Клима Самгина» утверждает особое значение именно этого романного «поджанра» для созидаемой в жизни и в литературе новой истории нового молодого человека XX века.

«…Она (разновидность жанра. – М.К.) перешла в ХХ век, волнует…молодежь… и в наши дни. Она жива еще и у нас» (М.Горький. Собр.соч. в 30-ти томах, т.26, с.314).Здесь же Горький выделяет, как особенно важную для Запада, линию романа: историю молодого человека, разошедшегося со своей средой, ставшего в оппозицию к породившему его классу, занятого выбором жизненных путей и решением общих мировоззренческих проблем.

Это горьковское обобщение имеет непосредственное отношение к западному опыту 10-х – начала 30-х годов, когда именно история молодого человека активно заявила о себе в новых и разных обличиях и проявила тенденцию к усвоению очень глубоких и далеких традиций. Именно история молодого человека становится одной из форм романа, наиболее непосредственным образом вобравшего в себя опыт военных и послевоенных, прошедших под знаком революционных потрясений и преображений лет. Имеются в виду романы, посвященные теме войны, - «Огонь» (1916) Барбюса, «Воспитание под Верденом» (1935) А.Цвейга, «Смерть героя» (1929) Олдингтона, «На западном фронте без перемен» (1929) Ремарка, «Прощай, оружие» (1929) Хемингуэя и, наконец, при всех оговорках о дистанции, разделяющей авторов и сами романы, - «Волшебная гора» Т.Манна.