В двадцатом веке Россия, безусловно, развивалась в состоянии разрыва с западной традицией; мало того, это можно оценить не просто как разрыв, но и как взаимоотталкивание, некую внутреннюю непримиримость друг по отношению к другу. Естественным образом возникает вопрос: можно ли нынешний период нашего развития, то есть начало двадцать первого века, характеризовать как состояние очередного переворота? Во всяком случае, некоторые аналитики поспешили изменения в политической системе России отождествить с изменениями в развитии национальной идеи и провозгласить возвращение россиян в лоно общеевропейской культуры. Так называемый советский период эти аналитики даже характеризуют как аномалию, как тупиковую ветвь, в которую мы зашли и тотчас из нее должны вернуться, убедившись в ее несостоятельности. Временные рамки предыдущих периодов вроде бы убеждают в правильности этой точки зрения: если первый, домосковский период длился неопределенно долго, второй – пять веков, послепетровский – два столетия, то для советского периода, учитывая темпы ускорения исторического процесса, вполне достаточно одного двадцатого века. Но даже согласившись с этим, нельзя не признать, что вопрос: «Куда ж нам плыть?» в значительной степени все же остается открытым.

2.

Общий ретроспективный взгляд на историю предыдущих «перемен центров жизни» и соответствующих изменений в развитии национального духа позволяет выделить их одну общую черту, касающуюся взаимодействия с западноевропейской традицией, культурой, системой ценностей. Допетровская Русь развивалась вне сколько-нибудь значительных контактов с Западом, ориентируясь в большей степени на Византию. Когда возникла необходимость усиления индивидуализации общественной жизни, эти контакты возникли через прорубленное Петром окно в Европу. И в восемнадцатом, и в девятнадцатом веках влияние европейской культуры на наш национальный характер неоспоримо. В двадцатом веке это самое окно закрылось настолько, насколько это было возможно при современных средствах коммуникации, Россия как бы снова вернулась от индивидуализации к приоритетам общинности и коллективности, к господству государства над частной жизнью граждан. Таким образом, можно с уверенностью сказать, что в основе своей предыдущая история развития нашей национальной идеи – это периоды колебаний между устройством жизни на принципах индивидуальной свободы (характерной для европейской традиции), и общинным духом, понимаемым и как соборность, и как коллективность. В связи с этим есть смысл попытаться ближе рассмотреть первоосновы этих принципиально разных систем ценностей, но находящихся в диалектическом взаимодействии в рамках единой социальной системы, основанной на понятии интереса.

Интерес, понимаемый как совокупность долговременных желаний и устремлений, можно сказать, лежит в первооснове любой социальной системы человеческого общества. Причем, интерес общества в целом, государства, складывается из сочетания разнородных интересов социальных слоев и групп и все, в конечном итоге, спускается до самого фундамента, в основании которого лежит первокирпичик – интерес отдельного человека или индивида.

Из чего же состоит этот начальный, атомистический, но очень сложный по своей внутренней структуре элемент? Он действительно подобен атому, который, такой простой с виду, внутри себя содержит многообразие Вселенной. Даже в самых простых своих устремлениях – к продолжению рода, к свободе, к счастливой жизни, человек не может разобраться столько лет, сколько он сам существует, ибо не только разные, но и одни и те же люди с течением времени так различно начинают понимать, в чем счастье, за счет чего свобода, во имя чего продолжать род? Здесь куда ни глянь – все миф, все обман, все тайна, ибо то, что казалось очевидным вчера, сегодня уже кажется безнадежно устаревшим. Есть вечная божественная истина, которая выше интереса отдельного человека, и есть люди, постигшие ее, и служащие ей, подчинив этому собственное «я»; есть и противоположные, для которых «я» - это центр всей жизни, и все, находящееся за пределами личного интереса, просто не существует.

Но это крайности, это редкие исключения. А обыкновенная жизнь – это постоянная борьба между личным, индивидуальным интересом и вечной истиной, идущая от века борьба в вечной же и недостижимой попытке прийти к полной гармонии. Когда эта гармония будет достигнута, жизнь остановится. Система, не содержащая внутреннего противоречия, мертва, ибо в ней нет тогда источника движения.

Конечно, определять все интересы, отличные от индивидуального, как «божественную, вечную истину» можно лишь с известной долей лукавства, но это необходимо сделать для того чтобы избежать одного распространенного заблуждения. Оно состоит в том, что групповые, любые общие интересы понимают как простую усредненную совокупность индивидуальных интересов, между тем это совершенно не так.

Любой интерес, лежащий за пределами личного, не только соотносится с личным, но и в известной мере противостоит ему. Следовательно, он как бы имеет даже совершенно иную природу, чем личный, он не вытекает из личного, а задан извне, подкреплен действием объективного закона, независимого от воли отдельного человека.

Каждый человек, таким образом, существует в двух ипостасях:

- внутри себя, когда он обитает только в рамках собственной души и личных интересов;

- в мире, когда он актуализируется в отношениях с социальной средой, со всей окружающей его реальной действительностью.

3.

Общество, основанное на приоритете индивидуальной свободы, в своей основе имеет человека, отличающегося от человека, составляющего основу общества общинного, коллективистского. Отличие это вовсе не в том, что первый имеет ярко выраженную индивидуальность, а жизнь души у второго растворена в общинных формах. Индивидуальное начало и свобода его выражения изначально присущи каждому человеку. Но индивидуальная свобода предполагает более высокую степень независимости индивида от окружающей социальной среды, то есть большую степень замкнутости, изолированности той жизни, которой живет его собственное «я» от жизни общества. Традиционная для Запада индивидуализация предполагает существование индивида как способ экстраполяции его личного интереса на социальную среду. Существуя в рамках собственной духовной сущности, человек ничем не ограничивает собственные устремления, желания, мечты, они могут принимать самый смелый, самый дерзновенный характер. Иное дело, когда эти устремления и желания реализуются в социальной среде, здесь пределы возможного определяют объективные законы существования этой самой среды, здесь личный интерес человека встречается с интересами других людей и от этого взаимодействия (на Западе – на сугубо рационалистической, прагматической основе) рождается некая социальная роль, которую исполняет индивид.

Грань, отделяющая жизнь индивида внутри себя от жизни вовне, есть результат диалектического противопоставления личного интереса и интереса общественного, чем сильнее выражено в обществе индивидуальное начало, тем более жесткой и четкой является эта грань, тем более отличается внутреннее «я» человека от социальной роли. Социальная роль предполагает подчиненность неким стереотипам сознания и стандартам поведения. На Западе в целом, в американском и британском обществе, в частности, существует даже целостный образ, имидж среднего человека, как неизменно улыбчивого, доброжелательного к окружающим, корректного и законопослушного. С прагматической точки зрения именно эта социальная роль является наиболее рациональным способом реализации личных интересов каждого индивида. Стало уже расхожим мнение иностранцев, побывавших в России, о неулыбчивости русских, о недоброжелательном с точки зрения окружающих выражении их лица, что свидетельствует якобы о дикости наших нравов. Иное дело цивилизованный американец – всегда улыбчивый, всегда в хорошем настроении, показывающий всем окружающим, что у него дела обстоят прекрасно.