Курс самодержавия был тесно связан с общеевропейс­кой реакцией. Окончательный поворот Александра к ре­акции определился в 1819 — 1820 гг., что было отмечено современниками. “Как он переменился!” — писал об Александре в середине 1819 г. в своем дневнике Н. И. Тур­генев. Не скрывал такой “перемены” и сам Александр, говоря осенью 1820 г. австрийскому канцлеру Меттерни-ху, что он “совершенно изменился”. Наблюдательные современники, в первую очередь декабристы, связывали перемену курса русского монарха с политическими потря­сениями в странах Западной Европы: революциями

Португалии, Испании, Неаполе, Пьемонте 1820 г., греческим национально-освободительным восстанием 1821 г. “Происшествия в Неаполе и Пьемонте, с совре­менным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении государя”, — писал В. И. Штейнгель.

Речь Александра при открытии второй сессии поль­ского сейма 1(13) сентября 1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад. Он уже не вспоми­нал о своем обещании даровать России “законно-свобод­ные учреждения”. В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух зла покушается водво­рить снова свое бедственное владычество, — говорил те­перь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния и пагубные события”. Речь содер­жала угрозы полякам применить силу в случае обнаруже­ния у них какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся осенью 1820 г. конгрессе держав Священ­ного Союза в Троппау (в Австрии) Александр I говорил о необходимости “принять серьезные и действенные меры против пожара, охватившего весь юг Европы и от кото­рого огонь уже разбросан во всех землях”. “Пожар в Ев­ропе” заставил сплотиться реакционные державы Свя­щенного Союза, несмотря на их разногласия.

В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского полка, выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира полковника Е. Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприят­ное известие Меттерних, представив его как свидетель­ство, что и в России “неспокойно”. Это произвело силь­ное впечатление на Александра. Поражает суровость его расправы с этим старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был раскассирован по различным армейс­ким частям, 1-й его батальон был предан военному суду, и основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без права выслуги, 8 “зачинщиков” приговорены к нака­занию кнутом и последующей бессрочной каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в “по­пустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные армейские полки. Показательна ли­цемерными словами о “милостях” царская конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, — говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через батальон 6 раз и потом со­слать в рудники”.

Александр был убежден, что выступление солдат Се­меновского полка инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие выступление было вымышлено солдатами или происходило единствен­но, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он Аракчееву. — .По моему убеждению, тут кроются другие причины . я его приписываю тайным обществам”. Начались их усилен­ные поиски. Однако не полиция напала на след существо­вавшего в то время декабристского Союза благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали серией доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за границы, генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных членов тайного об­щества. Рассказывают, что царь бросил список в пыла­ющий камин, якобы не желая знать “имен этих несчаст­ных”, ибо и сам “в молодости разделял их взгляды”, доба­вив при этом: “Не мне их карать”.

Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от откры­того судебного преследования был вызван отнюдь не со­ображениями “гуманности”. Громкий политический про­цесс мог в то время посеять сомнения относительно могу­щества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетель­ству декабриста С. Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Пав­лович не скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал бы такой гласности, та­кого развития о тайном обществе. Несколько человек сгнили бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позо­ром для себя выказать, что это была попытка против его власти”. Действительно, не желая преследовать явно, Александр покарал ряд выявленных членов тайного об­щества скрытно, без суда и огласки: отставкой и ссылкой с установлением полицейского надзора.

1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего министерством внутренних дел В. П. Ко­чубея о запрещении тайных обществ и масонских лож и о взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они не принадлежат и не будут принадлежать к таковым организациям. В течение 1821 — 1823 гг. вводится центра­лизованная и разветвленная сеть тайной полиции в гвар­дии и армии. Вся система слежки делилась на ряд округов, имела свои центры, условные явки и пароли, целую сеть низших и высших “корреспондентов”. Были особые аген­ты, следившие за действиями самой тайной полиции, а также друг за другом. Активизировала свою деятель­ность и “гражданская” тайная полиция. “Недостатка в шпионстве тогда не было, — вспоминает известный воен­ный историк А. И. Михайловский-Данилевский, — прави­тельство было подозрительно, и в редком обществе не было шпионов, из коих, однако же, большая часть были известны; иные принадлежали к старинным дворянским фамилиям и носили камергерские мундиры”.

Следили и за высшими государственными лицами, в том числе за Аракчеевым (у которого, кстати, была и своя тайная полиция). Служивший у него декабрист Г. С. Батеньков вспоминает, как Аракчеев во время про­гулки с ним на Фонтанке указал на шпиона, который был “приставлен за ним наблюдать”. Впрочем, Аракчеев от­несся к этому как к должному. В течение всего царствова­ния Александра I действовали “черные кабинеты”, зани­мавшиеся перлюстрацией частных писем. Это было “классическое” время доносов. “Здесь озираются во мраке подлецы, чтоб слово подстеречь и погубить доно­сом”, — писал один из тогдашних поэтов. Доносили на лиц не только с передовыми взглядами, но и на влиятель­ных вельмож и ретроградов, например, на того же Арак­чеева, на министра полиции А. Д. Балашова, министра ду­ховных дел и народного просвещения А. Н. Голицына, митрополита Филарета. М. Л. Магницкий подал донос даже на великого князя Николая Павловича (будущего Николая I). Стоит лишь удивляться, что в условиях та­кого “шпионства” правительству до лета 1825 г. не удава­лось напасть на след декабристских тайных организаций, которые были обнаружены не полицией, а другими “доб­рохотными” доносителями, совершенно случайно, вслед­ствие неосторожности некоторых неопытных членов этих организаций.