Ханжество Ивана проявлялось также в приступах его по­казной скромности. Последняя, пожалуй, заметнее всего обна­руживалась в истории с «царями Симеонами». Разделив государство на земщину и опричину, Иван на первых порах объ­явил, что он якобы только опричину оставляет за собою, а зем­щине дает своего «царя». Он посадил на московский трон плен­ного казанского царя, крещеного татарина Едигера-Симеона, но затем быстро убрал его и посадил другого татарина, также окрещенного Симеоном, и дал ему титул «великого государя всея Руси». И вот все указы писались от имени этого «царя» Симеона, а сам Иван ездил к нему на поклон как простой боярин, писал этому «царю» челобитные, в которых униженно называл себя князем московским Иванцем, бьющим челом со своими детишками. Но всю власть в государстве Иван, конеч­но, оставил себе. Больше года он наслаждался собственной «скромностью», а затем отправил «царя» Симеона в ссылку.

Ханжество Ивана сквозило и в его изуверской расправе с конюшим Федоровым. Иван вообразил, что этот конюший хочет свергнуть его с престола и сам сделаться царем. Он вы­звал Федорова к себе, велел обрядить его в свои царские одеж­ды, посадил на трон, кланялся ему в ноги, называл царем, а затем тут же вонзил ему нож в сердце.

Показной аскетизм Ивана, изнурительные посты, длитель­ные моления бессонными ночами сочетались в нем с крово­жадным зверством и половой распущенностью. Мало того, что Иван последовательно переменил семь законных жен (право­славная церковь допускала лишь три законных брака, и рели­гиозный Иван казалось бы должен был свято чтить этот закон). По свидетельству летописей он сменил около пятидесяти наложниц. Он велел приводить к себе чужих жен, затем отда­вал их на поругание опричникам и после этого отправлял их обратно к мужьям. Если же опасался мести, то умерщвлял их. Но и этого мало. Наряду с этим Иван сожительствовал со своим кравчим молодым красавцем Федором Басмановым, а по намекам некоторых летописцев и с молодым боярином Вель­ским. Предполагают, что Иван Грозный понуждал к сожительству жену своего старшего сына Ивана. Незадолго до смерти дряхлый, прикованный к постели, заживо разлагающийся царь обратился с похотливым вожделением к пришедшей его навестить жене его младшего сына Федора (будущей царице Ирине). Несчастная невестка в омерзении и страхе бежала от своего сладострастного свекра. Когда же к нему пришел его сын Федор, то Иван стал убеждать его в том, что Ирина ему не верна, распутна, что с нею надо развестись и заточить ее в монастырь.

Особо жгучая ненависть возникает к тем, кто когда-либо оказывал покровительство или которым чем-либо были обязаны. У параноика, стоящего у власти, как это мы видим на примере Ивана Грозного, этот род ненависти обращается на тех людей, тех своих сподвижников, чьей успешной деятельности параноик обязан своим возвеличением. В первую половину царствования Ивана велись успешные войны. Впоследствии Иван почти по­головно обвинил в измене всех, кто прославился ратными под­вигами и завоеваниями, и жестоко расправился с ними. Упро­чению своей государственной власти Иван в значительной мере был обязан умной политике, которую вели помощники его пер­вых лет — Сильвестр и Адашев. Трагична была их судьба.

Для идей преследования, которыми терзался царь Иван, характерна еще одна отличительная черта, которую отмечает псковская летопись. Страх преследования и связанные с ним жестокости обострялись в виде внезапных приступов. Эти при­ступы начинались на фоне относительного душевного покоя. Нередко во время долгих богослужений лицо Ивана внезапно искажалось и он отдавал самые жестокие и бесчеловечные приказы. Посереди трапезы царь издавал иногда дикий крик, который стал сигналом сбора для опричников, и все они мча­лись вместе с царем пытать и казнить томящиеся в застенках жертвы. Такой же крик во время трапезы в Новгороде послу­жил сигналом для разгрома города. Но приступы, по-видимо­му, обрывались также внезапно, как и начинались. П. И. Кова­левский полагает, что легендарное «спасение Пскова», избе­жавшего судьбы Новгорода, скорее всего связано с тем, что у Ивана миновал подобный приступ. По возвращении его из разгромленного Новгорода в Москву наступил период некото­рого затишья.

Видимо, кошмарная жестокость Ивана, его садизм, личноеего участие в истязаниях и пытках, собственноручные убийства своих мнимых врагов так же, как и приступообразные состоя­ния, проявляющиеся аффектами ярости и лютыми зверствами,— все это объяснимо наличием в его характере эпилептоидных черт. Сам Иван эпилепсией не страдал, но наличие в этом отношении какой-то скрытой неполноценности можно подозре­вать. Эпилепсией болел один из его сыновей — Дмитрий. А его старший сын—убитый им Иван — обнаруживал, как и его отец, некоторые эпилептоидные черты.

Чтобы довершить наше повествование об Иване Грозном, остановимся на странных обстоятельствах, предшествующих смерти Ивана. В последний год своей жизни (Иван умер в пять­десят с лишним лет), по словам очевидцев, царь заболел ка­кой-то странной болезнью:

« .В течение многих дней и не говорил ни с кем, ни пищи не принимал, ни даже звука не издавал, так что казалось он онемел. А затем, по истечении многих дней, когда боль откры­вала ему уста, он только звал своего сына Ивана (ранее уби­того им — А. Л.). Ему мерещилось, что он видит Ивана, что он слышит Ивана, что тот с ним говорит, что он перед ним стоит, а иногда жалобно призывал его к себе как бы живого».

Это немногословное описание, приведенное П. И. Ковалев­ским, который позаимствовал его у Одеборна, представляет собою довольно яркую психотическую картину, вовсе не ха­рактерную для паранойяльной психопатии. Речь могла идти о психозе иного рода. Можно думать, хотя это будет и смелым предположением, что причиной тяжелого поражения мозга в последние годы жизни царя Ивана был сифилис. Царь Иван умирал, заживо разлагаясь, покрытый гниющими язвами, что характерно для запущенных, нелеченных случаев этой болезни. Его распутство и чрезвычайное распространение (знаменитая «пандемия») сифилиса в европейских странах в 16-м веке, до­катившееся и до Московской Руси, открывали широкие воз­можности для заражения.

Во всяком случае картина предсмертного психоза у Ивана Грозного, где преобладали яркие зрительные галлюцинации, не может свидетельствовать в пользу известной схемы развития параноидной шизофрении вслед за паранойяльным этапом [6,11].

Была ли до этого у Ивана Грозного только паранойяльная психопатия, сформировавшаяся на предшествующей эпилептоидной основе, или паранойяльное развитие, достигшее психоти­ческого уровня? Вероятнее всего началось с первого и постепен­но перешло во второе. По началу идеи преследования сосредо­тачивались на боярстве, ненавистном Ивану с детства и где действительно могли быть его потенциальные противники. Та­кие идеи еще можно расценить как сверхценные, а не бредовые. Но когда Иван начал зверски уничтожать самых преданных и близких ему людей по клеветническим доносам, которых ни­когда не проверял, а то и без всякого повода, по собственному наитию, «разгадывая» их измену, то подобное поведение уже определенно можно назвать бредовым.