Была создана целая «ученая» теория происхождения его царственной власти. Образ могущественного римского импера­тора Октавия Августа, властителя огромной империи, носив­шего титул цезаря, то есть царя, заманчиво маячил перед во­ображением Ивана. Услужливо в ход была пущена нелепая ле­генда о том, что этот римский цезарь перед смертью разделил всю вселенную между своими наследниками и брата своего Пруса посадил царствовать по берегам реки Вислы, отчего и земля эта зовется землей Прусской. Рюрик же, от которого вели свой род московские великие князья, якобы является по­томком этого Пруса в четырнадцатом колене. Так была создана «теория» происхождения царя Ивана от римских цезарей.

Еще одна легенда была пущена в ход. Византийский импе­ратор Константин Мономах прислал киевскому князю Владимиру свой царственный венец, бармы и цепь. Тот же якобы завещал хранить эти реликвии до тех пор, пока не появится на Руси достойный самодержец. Вот Иван и повелел москов­скому митрополиту Макарию венчать себя на царство шапкой, бармами и цепью Мономаха. Доказывать свою родственную близость к византийскому двору Ивану не было нужды—его бабка, Софья Палеолог, действительно была племянницей по­следнего византийского императора. Здесь легенда должна была доказать, что Иван — самый достойный среди своих предков, что он — избранник божий.

Но и этого было мало. В народ был пущен слух, что яви­лось, наконец, предсказанное апокалипсисом последнее «ше­стое царство». Этим царством мол и является царство Москов­ское. Широко распространяется девиз: «Москва — третий Рим, а четвертому не быть», задолго до царствования Ивана выска­занный монахом одного из псковских монастырей. С падением римской и византийской империй, согласно этой идее, Москва остается единственным царством, а московский царь — единст­венным наместником бога на земле. Отсюда уже рукой подать до идеи мирового господства.

Как видно, если у обычного паранойика идеи величия могут проявиться в мыслях о его «высоком происхождении» — то для паранойика, стоящего у власти — они превращаются в идею мирового господства и исторической фатальности его власти.

Науки в нашем смысле во времена Ивана Грозного еще не существовало. Изобретения и открытия, хотя и осуществля­лись, но еще не давали их авторам мировой славы и всеобщего признания. Место науки в духовной жизни общества занимало богословие. Иван страстно отдавался богословским занятиям и считал себя непререкаемым авторитетом в богословских во­просах. Каждый день в Александровской слободе со своими изуверами-опричниками после обеда он вел поучающие их ду­шеспасительные беседы. Он сам писал сочинения на богослов­ские темы. Между прочим, в этих сочинениях обнаруживается одна черта, чрезвычайно характерная для наукообразных трак­татов паранойиков. Это — огромное количество пространных цитат. Как отмечал В. О. Ключевский, «Иоанн любил пестрить свои сочинения цитатами кстати и некстати». Даже в его письмах к князю Курбскому, его бывшему сподвижнику, бе­жавшему за рубеж, «он на каждом шагу вставляет отдельные строки из писания, иногда выписывает подряд целые главы из ветхозаветных пророков».

Кроме идей преследования и величия царю Ивану были свойственны определенные характерологические черты, прису­щие паранойяльной психопатии.

Нетерпимость к замечаниям в свой адрес, невыносимость противоречий обычно служат частой причиной конфликтов и скандалов. Как писали русские историки, Иван Грозный считал добрый совет посягательством на свои права, несогласие со своими планами — знаком крамолы, заговора и измены. Противоречие нередко влекло у него вспышки неукротимой зло­бы и яростного гнева. При наличии в руках большой власти это вело к дикой расправе с теми, кто осмелился в чем-либо противоречить. Собственноручное убийство Иваном Грозным своего сына, упрекнувшего в чем-то отца на пиру, пожалуй, может служить самым разительным, но далеко не единствен­ным примером в этом отношении. В чем упрекнул его сын, точно не известно. По одним предположениям он заступился за свою жену, которую Иван понуждал к сожительству с со­бою. По другим — обвинил отца в том, что он не защищает Псков от поляков. На другом пиру Иван вонзил нож в сердце Оболенского, намекнувшего на его гомосексуальную связь с Федором Басмановым. Нетерпимость Ивана к непослушанию доходила до нелепостей: он велел изрубить присланного ему в подарок из Персии слона за то, что тот не стал перед ним на колени.

По словам В. О. Ключевского, царю Ивану ежеминутно нужно было давать чувствовать, как его любят и уважают, все­цело только ему и преданы. Те, кому это искусно удавалось, на некоторый период вызывали у Ивана чувство привязчиво­сти и в этот период пользовались его доверием до излишества. Такими людьми поочередно были друг его детства Федор Во­ронцов, затем Сильвестр и Адашев, позже Федор Басманов и Малюта Скуратов. Но безграничное доверие всегда было временным. Все они, кроме последнего, погибли по вине Ивана. Другая черта — умелое использование в личных целях об­щественной морали, извлечение выгоды из господствующих в обществе взглядов, стремлений, законов — претерпевает у па­раноика, стоящего у власти, своеобразную трансформацию. В подобной ситуации параноик сам в значительной мере спо­собен влиять на мораль общества, во главе которого он стоит. Извлечение выгоды из морали в таком случае обращается на путь оправдания творимых беззаконий, в первую очередь реп­рессий, перед лицом истории. Эта жажда оправдаться перед историей обусловливает, по-видимому, чрезвычайное развитие ханжества.

Царю Ивану было присуще страстное желание примирить свои бесчеловечные жестокости с религиозной моралью своего времени. Всем своим лютостям он всегда пытался придать ви­димость законной формы. Свои репрессии он объяснял право­судием, провозглашая, что тот, кто злоумышляет против него — помазанника божия, тот — враг всего православного царства, а следовательно и самого бога. Он умело внушал своему окружению, что его руками вершится божья воля, что он ниспослан богом для борьбы с врагами отечества. Он неоднократно ханжески жаловался на тяжесть выпавшей на него историческоймиссии. Он проявлял лицемерную заботу о душах казненных и замученных им людей, рассылая по церквам и монастырям множество поминальных списков и щедрые подачки на поми­новение умерших.

Фанатичная религиозность Ивана имеет свои паранойяль­ные корни — ведь он считал себя наместником бога на земле. Но ханжество сквозило и в его религиозности. Отобрав из чис­ла опричины самых отчаянных и жестоких и поселившись с ними в Александровской слободе, Иван создал там дикую пародию монастыря. Опричников он обрядил в черные мона­шеские одеяния, под которыми они продолжали носить раззо­лоченные и обшитые соболями кафтаны. Сам Иван провозгла­сил себя иегуменом. Днем он казнил или присутствовал на пытках в застенках, а по ночам молился со всей своей братией, лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и пел на клиросе, а земные поклоны клал столь усердно, что кровоподтеки не сходили у него со лба. Во время трапезы, ко­гда вся опричина обжиралась и опивалась вином,) царь за ана­лоем читал назидательные поучения святых отцов церкви о по­сте и воздержании.