Уже упоминавшимся Указом Президента России от 2 ноября 1992 г. на территории Северной Осетии и Ингушетии было вве­дено чрезвычайное положение, которое, однако, не принесло ус­покоения. Первый глава временной администрации в зоне кон­фликта Г. Хижа недвусмысленно заявил о поддержке осетинской стороны в возникшем конфликте, возможно, полагая, что таким путем можно будет спровоцировать на вступление в открытый конфликт генерала Д. Дудаева и, воспользовавшись таким пред­логом, покончить с “чеченским фактором”. Однако этот расчет оказался глубоко ошибочным как в тактическом плане, так и по существу. Косвенным признанием ошибочности занятой пози­ции, включавшей в себя применение российских войск против ингушского населения Пригородного района, стал в 1993 г. Указ Б. Ельцина о возвращении ингушских беженцев в четыре населен­ных пункта, ранее бывших селами совместного проживания.

О неопределенности российской политики в этом наиболее остром регионе свидетельствует и тот факт, что за короткий про­межуток времени здесь сменилось пять глав администрации района чрезвычайного положения, причем один из них, В. Поляничко, был убит группой террористов 1 августа 1993 г. К концу первого полугодия 1993 г. итог ингушско-осетинского конфликта сос­тавил 600 человек убитыми (171 — с осетинской стороны, 419 — с ингушской, 60 человек — иных национальностей) и 315 человек пропавшими безвести; было сожжено и разрушено около 4 тыс. жилых домов. Поданным федеральной миграционной службы РФ, на территории Осетии было более 7 тыс. беженцев, на территории Ингушетии — около 50 тыс. К концу 1993 г. в зону конфликта были введены войска и достигнута — при участии Президента России — договоренность о примирении осетинской и ингуш­ской сторон. По итогам своей поездки в район конфликта Б. Ель­цин издал упоминавшийся Указ о возвращении ингушских бе­женцев.

Для того чтобы найти путь к примирению двух соседствующих народов, необходимо было прежде всего отказаться от тех “генера­лизаций”, которыми сопровождается любой насильственный кон­фликт. Известно, что в подобных ситуациях каждая из сторон со­здает свою версию конфликта, у каждой стороны свой счет к про­тивоположной стороне, каждая требует справедливости по отно­шению к себе. Осетинская сторона в своей версии генерализации конфликта обратилась к истории Великой Отечественной войны и назвала действия ингушской стороны “агрессией”. Ингушская сто­рона избрала не менее жесткий термин, содержащий столь же широкое обобщение, — “геноцид”. Ближе всего к истине было бы признание того факта, что в данном конфликте на какое-то время одержали верх законы этнической войны — самой кровавой, бес­пощадной и жестокой. Вряд ли есть смысл детально описывать все факты и эпизоды этой войны. В принципе они не отличаются от того, что происходило в подобных случаях в других этно - национальных войнах, включая Афганистан, Таджикистан, Нагорный Карабах, некоторые африканские страны, действия тамильских повстанцев в Шри-Ланке и т.д.

Через три года стороны подошли к необходимости урегу­лирования отношений. А. Галазов назвал Р. Аушева своим другом. Р. Аушев, в свою очередь, уважительно отнесся к А. Галазову. На­стало время “собирать камни” и строить мирные, нормальные от­ношения. Время — лучший лекарь. Не надо бередить раны и ис­кать виновных персонально. Больше всего “виноваты” “россий­ские преобразования” и недальновидность ответственных лиц;

Незрелость тех государственных мужей, которые взяли на себя от­ветственность за судьбы страны в этом конкретном случае, однако не справились с задачей, не выдержали испытания.

3. ЧЕЧЕНСКИЙ КРИЗИС

Существует несколько интерпретаций чеченского кризиса в российском обществе. Две из них являются доминирующими:

последовательно демократическая интерпретация состоит в том, что чеченский кризис есть результат освободительной борьбы Чечни против российского неоколониализма (наиболее последовательный адепт данной точки зрения — С. Червонная); последо­вательно государственническая позиция состоит в том, что чечен­ский конфликт есть лишь звено в цепи событий, связанных с реа­лизацией планов, направленных против целостности России (один из представителей этой точки зрения — А. Нуйкин). В первом случае в качестве высшей ценности и основания аргументации вы­ступает идея свободы и независимости народа, сопряженная с этнонациональными установками; во втором — идея сохранения це­лостности государства, которое также должно содействовать ут­верждению демократических свобод.

Как и во всякой ситуации открытого конфликта, та и другая сторона имеет “свою правду”. Вместе с тем ход развертывания конфликта определяется не идеологическими постулатами, а кон­кретными событиями, переплетением реальных интересов, не только сформировавшихся заранее и заблаговременно, но и констеллирующихся в ходе борьбы. Каждая из сторон конфликта про­бовала различные методы достижения своих целей. Сталкиваясь с сопротивлением в их реализации, она меняла эти методы и пере­водила конфликтое состояние в новые измерения.

Подобное изменение позиций особенно отчетливо просмат­ривается при рассмотрении начальной фазы конфликта. Так, в 1990 г. Д. Дудаев при содействии Г. Бурбулиса, М. Полторанина и А. Руцкого был приглашен на пост лидера Объединенного конгресса чеченского народа. Народные движения существо­вали тогда во всех республиках Северного Кавказа как силы, противостоявшие официальным властям. Вплоть до 1991 г. они развивались по прибалтийской модели. Лидеры движений, опираясь на волну демократизации и подъема национального самосознания, должны были сменить прежнюю партийно-со­ветскую элиту. Однако этот вариант развития внутри России осуществился только в Чечне, но и здесь он прошел с больши­ми осложнениями.

Включившись в политику, Д. Дудаев разработал собственную концепцию утверждения власти в Северо-Кавказском регионе и начал проводить ее с завидной настойчивостью. Он почувствовал возможность последовать примеру Прибалтийских республик и сделаться вождем Северного Кавказа в борьбе за отделение от России. В своих планах или настроениях он опирался на ради­кальных лидеров Конфедерации горских народов и на помощь определенных сил в независимых Закавказских государствах (преж­де всего 3. Гамсахурдиа). Внутри республики как человек редкой карьеры среди чеченцев, получивший приличное образование, приобретший военную выправку и генеральские погоны в Советской Армии, Д. Дудаев сразу же обрел статусхаризматического лидера среди значительной части населения горной Чечни.

Лидеры демократического окружения российского президен­та, вызвавшие Д. Дудаева из политического небытия, явно про­считались, полагая, что он будет проводить политику на основе принципов “равного обмена”. Их ошибка состояла не только в слабом знании психологии политической борьбы, но и в том, что они явно не учли многоплановый и взрывоопасный характер всей ситуации, сложившейся в Северо-Кавказском регионе уже к концу 1990 г. Кроме того, они не понимали, что принцип “равного об­мена” в сознании Д. Дудаева и его сторонников выглядел не­сколько иначе, чем в сознании демократов. Ведь почти все пред­ставители нынешней чеченской политической элиты родились не у себя на родине, а в местах ссылки. Память о выселении народа несомненно диктует особое отношение как к СССР, так и к России.