Результат предрешен - 15 января 1793-го поименным голосованием 387 голосами против 334 Конвент приговаривает Людовика XVI к казни, и 21 января голову короля палач показывает народу - слыша в ответ возгласы "Да здравствует республика!" . Но что в России после подавления августовского путча, что во Франции после объявления республики - злой рок тяготеет над победителями: те, кто объединенными усилиями свергли королевскую деспотию, тут же сходятся в рукопашной схватке не на жизнь, а на смерть.

Две главные партии враждуют в Конвенте - жирондисты (условно - партия собственников) и монтаньяры (главным образом - члены Якобинского клуба, аналог разночинцев). Соперники бросают друг другу в лицо одни и те же обвинения в "роялизме", в попытках установления диктатуры, в связях с враждебной Англией, а высказывания ораторов по поводу свободы печати, смертной казни и парламентской неприкосновенности меняются полярно - в зависимости от того, кто на данный момент находится у власти.

Никто не в силах переиграть оппонента парламентским путем - и монтаньяры первыми не выдерживают искушения применить путь "непарламентский": 2 июня верные им войска и около 100 тысяч вооруженных горожан окружают Конвент, требуя выдачи и ареста депутатов-жирондистов. Даже монтаньяр Барер, выступая в Конвенте, восклицает - "рабы не могут издавать законов, разве будут уважать ваши законы, если вы принимаете их, будучи окружены штыками?", но пушки уже заряжены и фитили зажжены - и большинство Конвента стыдливо соглашается голосовать за арест.

Якобинцы оказываются у власти, но очень быстро выясняется, что решать экономические проблемы они способны лишь откровенно популистскими методами. Введя максимум цен на основные товары (в первую очередь, на хлеб), якобинцы тут же вынуждены "парировать" это введением максимума зарплаты - в итоге недовольны все, а есть лишь бесконечные очереди за формально дешевыми продуктами. По стране (как в во времена "продразверстки" в России) мечутся отряды "революционных комиссаров", реквизируя в деревнях продовольствие за непрерывно печатаемые "ассигнаты" - а фактически, за резаную бумагу - и в департаментах вспыхивают руководимые жирондистами восстания. В стране начинается гражданская война, а вдобавок - новый виток иностранной интервенции, и отчаявшиеся якобинцы идут на установление диктатуры.

24 июня 1793 года якобинский Конвент еще успевает принять одну из лучших Конституций во французской истории, закрепляющих основные демократические свободы, республику, всеобщее избирательное право, но . сами же якобинцы начинают бешеную кампанию за то, чтобы отложить ее введение в действие. Логика их действий прозрачна: введение в действие Конституции означает новые выборы, которые лидеры Якобинского клуба (по образцу некоторых современных российских политиков) боятся проиграть.

Впрочем, все это прикрывается красивой словесной оболочкой - например тогда, когда в Конвенте 11 августа выступает все тот же Робеспьер: "Ничто не может спасти республику, если Конвент будет распущен и вместо него будет создано Законодательное собрание ., если назначить новые выборы, победу на них могут одержать враги республики". Как хорошо, однако, нам знакома эта логика "революционной целесообразности" и двойной морали - для "своих" и для "чужих"!

10 октября Сен-Жюст выступает в Конвенте с программной речью об "очередных задачах якобинской власти" и опять, до боли знакомо, звучат слова: "В обстоятельствах, в которых ныне находится республика, конституция не может быть применена . Правительство не должно считать себя связанным обязанностью соблюдать конституционные права и гарантии, его главная задача заключается в том, чтобы силой подавить врагов свободы . Надо управлять при помощи железа там, где нельзя действовать на основе справедливости". Конвент послушно принимает декрет, которым осуществление Конституции 1793 года откладывается до заключения мира. Отныне в стране вводится "революционный порядок управления" (также знакомый нам термин!), 4 декабря 1793 года новый декрет окончательно оформляет режим якобинской диктатуры, а Конвент провозглашается "единственным центром управления".

Увы, формально всевластный Конвент очень быстро попадает в зависимость от двух своих грозных комитетов - Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. Все предложения этих комитетов немедленно и под страхом гильотины для возражающих утверждаются Конвентом, ставшим игрушкой в руках собственной исполнительной власти. Отныне все органы власти и общественные должности подчиняются непосредственному надзору Комитета общественного спасения, и начинается последний, стремительный и кровавый этап якобинского правления. Главным оружием революционного правительства объявляется террор.

ДЖОН МУР

Сентябрьские дни 1792 года

Записки англичанина, находившегося в Париже

Пять часов вечера

Самые ужасные преступления[1] совершаются сейчас в тюрьме Аббатства, совсем близко возле того отеля, в котором я пишу. Ничего подобного невозможно отыскать ни в каких летописях преступлений.

Чернь, называемая здесь народом, совершенно однако недостойная какого бы то ни было имени, имеющего хотя бы малейшее отношение к человеческой природе, орда ужасных чудовищ взломала тюрьму Аббатства и теперь избивает узников.

Девять часов вечера.

Несколько часов они были заняты этим ужасным делом; тюрьма переполнена узниками. Кроме имевшихся здесь еще до 10 августа, довольно значительное количество их было прислано позже; многие лишь на основании легкого подозрения; много несчастных священников уже совершенно без всякого определенного обвинения, лишь только потому, что они священники; меня уверяли, что много граждан попали туда лишь благодаря ненависти и личной мести лиц, составляющих сейчас Парижскую коммуну. Если бы даже было основание предполагать, что в тюрьме Аббатства имеются одни лишь виновные, каковой возможности никто, однако, не допускает, то и это предположение разве могло оправдать такое поругание закона, человеческого достоинства и народной совести? Тюрьма должна быть самым священным из всех убежищ, тем более причин смотреть на такое поругание, как на святотатство, как если бы дело касалось храмов и алтарей, потому что все обвиненные в каких-либо преступлениях содержатся в тюрьме до тех пор, пока их либо оправдают, либо признают виновными; там, в ожидании этого, они находятся под защитой законов и народной совести. Сегодня, более чем когда-либо естественно думать, что среди узников имеется много невинных, так как они были захвачены во время восстания опрометчиво, лишь по незначительным подозрениям и, вероятно, по большей части, из личной мести. Какая, однако, ужасная мысль! Сейчас их избивают всех, без разбора!

Как же могут граждане этой громадной столицы оставаться пассивными зрителями подобных преступлений.