Женские образы в повестях и романах Тургенева привлекали внимание и вызывали восхищение как в современной ему, так и последующей критике. Великий романист показал, что такое русская женщина, какие сокровища таятся в ее сердце и уме, и чем она может быть как вдохновительница. А.Г. Цейтлин справедливо заметил, что в сфере создания женских характеров новаторство Тургенева было неоспоримым, хотя он имел предшественника в лице Пушкина, который «уже подчеркивал в женщине нравственные преимущества силы, цельности и чистоты характера, ставившие ее выше «лишних людей»…, изъеденных рефлексией и неспособных к жизненной борьбе».[42] В.В. Вересаев в 1942 году, перечитывая Тургенева, записал, что его «поразило… изумительное разнообразие и неповторная оригинальность его женских образов».[43]

Воздействие Ж. Санд так или иначе испытал Иван Сергеевич, как уже отмечалось выше.

«Просмотрев» (собственное выражение Тургенева) роман Ж. Санд «Консуэло», он писал Полине Виардо 12 (24) июля 1849 г.: «Очень много прелестных мест, но г-н Альберт несносен так же, как вся нездоровая фантасмагория, которая его окружает. Г-жа Санд часто портит самых обаятельных своих героинь, делая их болтливыми, рассудительными и педантичными…».[44]

Обосновывая свою эстетическую позицию, Санд писала: «Нам представляется, что миссия искусства есть миссия сочувствия и любви, что современный роман… должен заставить полюбить своих героев, и я не стал бы упрекать его, если бы иногда, в случае надобности, он даже позволил бы себе немного их приукрасить». Изображая героев такими, какими они «должны быть», Ж. Санд надеялась, что они «неизбежно будут» такими. «Искусство не есть исследование существующей действительности; это поиски идеальной правды» - таков вывод Ж. Санд.

Принадлежа к плеяде русских писателей-реалистов, вышедших из натуральной школы, Тургенев не мог признать этот тезис справедливым. Как известно, он был убежден, что искусство прежде всего призвано исследовать существующую действительность. Поэтому высокую оценку он давал тем произведениям Ж. Санд, в которых, отказавшись от заранее заданной программы, она предавалась непосредственному творчеству, обнаруживая талант поэтического воспроизведения реальной жизни.

Резко критикуя социально-утопические воззрения ж. Санд, Тургенев в то же время с глубоким уважением относился к французской писательнице как к личности, к ее неизменному стремлению проповедовать идеи добра и социальной справедливости.

Вначале хотелось бы обратиться к одному из ранних произведений Тургенева, в котором выведена героиня жоржсандовского типа. Это повесть «Переписка».

«Переписка» Тургенева была задумана в 1844 году. Сохранившийся черновой автограф повести позволяет установить, что работа над ней началась тогда же, в 1844-м, затем возобновлялась в конце 1849 – начале 1850 года. В 1852 году и была закончена в 1854-м.

Таким образом, «Переписка» создавалась Тургеневым в период особой популярности Ж. Санд в России, что и отразилось на ее содержании.

Поставив перед собой задачу обнаружить несостоятельность жизненной позиции героев повести, обратившись с призывом к своим читателям жить действительной, реальной жизнью, а не отвлеченными идеалами, выработанными в искусственной изолированности от повседневного человеческого бытия, Тургенев в ходе работы осложнил и углубил первоначальный замысел. Так, возвратясь к работе над повестью в начале 1850 годов, он сосредоточился на уяснении социальных причин появления «лишних людей». Тургенев рассматривал теперь трагизм индивидуалистического самосознания героев «Переписки» в связи с историческим положением всего русского народа.

Особое сочувствие у Тургенева вызывала героиня «Переписки» Марья Александровна, так как женщины находились еще под гнетом семейно-бытового уклада, незыблемость которого свято оберегала окружавшая их среда. Известно, что тургеневская героиня имела реальные прототипы: задумана она была под впечатлением только что пережитого Тургеневым «философического романа» с Татьяной Бакуниной, а на последнем этапе работы над повестью образ этот дополнился чертами, характерными для О.А. Тургеневой, на которой писатель в то время, в 1854 году, собирался жениться.

Однако, устанавливая прототипы образа Марьи Александровны, следует иметь в виду, что передовые русские девушки, к которым безусловно принадлежали и Татьяна Бакунина и Ольга Тургенева, в свою очередь находились под влиянием романов Ж. Санд. Ориентация на литературные образцы – давняя традиция. Сложившаяся в среде образованного русского дворянства. Вспомним пушкинскую Татьяну, воспитанную на русских народных сказках и преданиях, с одной стороны, а с другой – на французских романах, героиням которых она подражала, хотя и была «русская душою».

О том, что в русском обществе 1840-х годов сложилось устойчивое представление об облике русской девушке жоржсандовского типа и что такие девушки были нередкостью для среды провинциального дворянства, следует из самой «Переписки». Обывательское мнение о такой девушке изложено в девятом письме Марьи Александровны, которая рассказывает в нем о самой себе.

Идея женской эмансипации, пропагандировавшаяся в романах Ж. Санд, была неотделима от ее социально-утопического идеала. Так, Белинский писал 15 января 1841 года Боткину: «Я понимаю теперь, как Ж. Занд мог посвятить деятельность целой жизни на войну с браком. Вообще все общественные основания нашего времени требуют строжайшего пересмотра и коренной перестройки, что и будет рано или поздно. Пора освободиться личности человеческой, и без того несчастной, от гнусных оков неразумной действительности…».[45]

Именно поэтому женские образы, созданные Ж. Санд, подвергались нападкам не только в обывательской среде, но и на страницах охранительных русских журналов. Публицисты этого лагеря утверждали, что Ж. Санд подрывает семейные устои, а Сенковский в «Библиотеке для чтения» неоднократно утверждал, что ее романы – это «тайный панегирик прелюбодеяний». Впоследствии Достоевский иронически замечал, что тогдашние правители поступили недальновидно, допустив в 1830-1840-х годах широкое распространение романов Ж. Санд.

Анализируя развернувшуюся в 1830-1840-х годах полемику по поводу творчества «Егора Занда», соглашаясь с теми, кто утверждал, что созданные французской писательницей героини заключали в себе «будущий яд женского протеста, женской эмансипации», Достоевский подчеркнул, что при этом важно уяснить, «что от этого яда должно было погибнуть и что спастись». С его точки зрения, героини романа Ж. Санд, их нравственные искания оказали плодотворное воздействие на формирование национального характера русской женщины второй половины XIX века. В этом убеждал личный опыт. В заключительной главе июльского выпуска «Дневника писателя» за 1876 год Достоевский рассказывал о знакомой девушке, которая обычно приходила к нему советоваться по поводу учебы. И вот, эта девушка решила отложить экзамен и уехать в Сербию ухаживать за ранеными. Характер и поведение молодой знакомой напомнили Достоевскому героинь Ж. Санд. Он писал: «…вот это именно вроде тех девушек… Тут потребность жертвы, дела, будто бы от нее именно ожидаемого, и убеждение, что нужно и должно начать самой, первой, и безо всяких отговорок, все то хорошее, чего ждешь и чего требуешь от других людей…».[46]