В «Грозовом перевале» нашли свое отражение сложные философские взгляды писательницы. Здесь сказались свойственные для Эмилии Бронте представления о мироздании. Роман свободен от ортодоксальной религиозности: Хитклиф и Кэтрин Эрншо отвергают власть церкви и традиционные представления о загробном мире. Охваченная своей большой земной страстью, Кэтрин уверена, что была бы глубоко несчастна в раю и не будет знать покоя, если даже ее зароют в землю на двенадцать футов и обрушат церковь на ее могилу. Разлученных при жизни Хитклифа и Кэтрин ожидает за гробом не христианский рай или ад, а давно желанное соединение. Так в смерти Эмилия Бронте видела освобождение от всех земных оков.

На протяжении всего романа прослеживаются черты романтизма, влияние которого сказывается не только в интересе писательницы к роковым человеческим страстям, но и в языке, которым описаны эти страсти, и в пейзаже, неизменно сопровождающем события и переживания героев. Характерная романтическая образность появляется в языке романа, когда Э. Бронте заставляет героев высказываться о своей любви или рисует патетические сцены. «Люби он ее всем своим ничтожным существом, - говорит Хитклиф об Эдгаре Линтоне, - он за восемьдесят лет не дал бы ей столько любви, сколько я за один день. И у Кэтрин сердце такое же глубокое, как мое. Как моря не вместить в отпечаток конского копыта, так ее чувство не может принадлежать безраздельно Линтону».

«Грозовой перевал» имеет сложную, но очень четкую композицию. В нем почти нет второстепенных действующих лиц. Каждый из персонажей обрисован резкими и яркими мазками и несет максимальную сюжетную нагрузку. Внимание читателя не отвлекается на детали; все повествование, похожее своим трагизмом и мрачностью на древнюю сагу, сконцентрировано вокруг одной темы – любви Кэтрин и Хитклифа.

В своей работе, посвященной «Грозовому перевалу» Эмилии Бронте, Вирджиния Вулф писала: «Грозовой перевал» - книга более трудная для понимания, чем «Джейн Эйр», потому что Эмилия – больше поэт, чем Шарлотта. Шарлотта все свое красноречие, страсть и богатство стиля употребляла для того, чтобы выразить простые вещи: «Я люблю», «я ненавижу», «я страдаю». Ее переживания хотя и богаче наших, но находятся на нашем уровне. А в «Грозовом перевале» Я вообще отсутствует. Здесь нет ни гувернанток, ни их нанимателей. Есть любовь, но не та любовь, что связывает мужчин и женщин. Вдохновение Эмилии – более обобщенное. К творчеству ее побуждали не личные переживания и обиды. Она видела пред собой расколотый мир, хаотичную груду осколков и чувствовала в себе силы свести их воедино на страницах своей книги. От начала и до конца в ее романе ощущается этот титанический замысел, это высокое старание… сказать устами своих героев не просто «я люблю» или «я ненавижу», а «мы, род человеческий» и «вы, предвечные силы…». Эмилия Бронте дала нам понять, о чем ее мысль. Эта мысль слышна в маловразумительных речах Кэтрин Эрншо: «Если погибнет все, но он останется, жизнь моя не прекратится; но если все другое сохранится, а его не будет, вся вселенная сделается мне чужой и мне нечего будет в ней делать». В другой раз она прорывается над телами умерших: «Я вижу покой, которого не потревожить ни земле, ни адским силам, и это для меня залы бесконечного, безоблачного будущего – вечности, в которую они вступили, где жизнь беспредельна в своей продолжительности, любовь – в своей душевности, а радость – в своей полноте». Именно эта мысль, что в основе проявлений человеческой природы лежат силы, возвышающие ее и подымающие с подножию величия, и ставит роман Эмилии Бронте на особое, выдающееся место в ряду подобных ему романов».102

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

Проблема женской эмансипации занимает чрезвычайно важное место в русской и зарубежной литературе.

Одной из писательниц, впервые остро поставившей вопрос о положении женщин, в европейской литературе стала Жорж Санд. Она впервые увязывает личную свободу женщины с общей проблемой социального освобождения.

Взгляд Жорж Санд на положение женщины в обществе позволяет ей прийти к выводу, что во времена античности и в эпоху Возрождения женщина занимала более почетное положение, играла более значительную роль в духовной жизни государства, нежели, например, при Людовике XV, в эпоху разнузданного разврата, нанесшую браку смертельный удар.

Всецело поддерживая идею семьи, Ж. Санд вместе с тем осуждает тех, кто мыслит брак как союз неравных; при таких условиях ретрограды способны сделать его ненавистным и унизительным.

Репутация борца за освобождение женщины создала ей во всех кругах общества много друзей, но еще больше врагов. Ромкантическая прелесть, которой были исполнены ее героини, соблазнила не одно женское сердце своей проповедью свободы. Поколебать семью в 30-х годах XIX века. В разгар реакции, такое свободное отношение к инстинкту брака значило нанести удар одному из основных устоев буржуазного строя.

Романы и публицистические сочинения Жорж Санд были восторжено восприняты в XIX веке самыми выдающимися писателями и критиками России. Эта популярность великой писательницы и ее влияние на русскую литературу особенно прослеживается в творчестве писателей «натуральной школы» и прежде всего И.С. Тургенева.

Мечты и идеалы французской писательницы были близки и дороги ее русским собратьям по перу. Писемский, назвав одну из глав своего романа «Люди сороковых годов» - «Жоржзандизм», засвидетельствовал распространение в русском обществне идей Жорж Санд, суть которых выражена им в следующем заключении: «Она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, … по которому, уж конечно, миру предстоит со временем преобразоваться».

Натуральная школа преклонялась пред Жорж Санд прежде всего потому, что ее героини выступают в открытую и мужественную борьбу с буржуазным обществом, его моралью и установлениями во имя человеческих прав униженной этим обществом личности. Ее произведения стали интенсивно переводиться и одобрительно оцениваться в России с 1842 года, особенно журналом «Отечественные записки». Печатались произведения Ж. Санд: «Орас», «Андре», «Жанна», «Теверино», «Жак» и другие.

Натуральная школа настойчиво искала обыденных, будничных, подлинных коллизий и их разрешения. И здесь уже начинался отход от специфической жорж-сандовской трактовки проблемы эмансипации.

Ж. Санд стремилась дополнить критику существующих порядков утопий, идеальными отношениями. Но так как в России уже слишком трезвым был реализм натуральной школы, то сладкие идиллические, надуманные концовки романов Ж. Санд не принимались.

Известная зависимость Тургенева от Жорж Санд, оказавшаяся в заимствовании некоторых приемов композиции, не вызывает особых сомнений. Иногда ощутима преемственность и в принципах изображения в главных и второстепенных романах «Рудин» и «Накануне». Вместе с тем очевиден и другой, несравненно более важный итог: в творческой практике Тургенева, а в особенности при создании «Рудина», уже на лицо художественная полемика с Жорж Санд, действенная, широко задуманная, углубленно реалистическая огласовка жанра и образной системы ее романа.