Сочетание мистицизма и скандальных нравов вызвало большие сомнения в серьезности всей сен-симонистской кампании. Разорение и крах общины завершили участившиеся празднества в доме на улице Монсиньи. Они привлекли значительно больше любопытства, чем сочувствия, а Женщина, которую призывали сен-симонисты, так и не явилась, хотя любительницы веселья и приключений не отказали себе в удовольствии побывать на балах, где излюбленным танцем был головокружительный вальс.

В 1831 году Ж. Санд высказывает оценку, вполне совпадающую с распространенным мнением о сен-симонистах. «Я вижу в этом лишь неосуществимое заблуждение, и всеобщее мнение уже осуждает его. Папесса у них – лишь для того, чтобы демонстрировать свое платье из небесно-голубого бархата и боа из лебединого пуха. Все это несерьезно!»[10] - пишет она в феврале 1831 года.

Это замечание Ж. Санд имеет отношение прежде всего к внешней, обрядовой стороне сен-симонизма. Что касается существа самих идей, то с ними она еще не познакомилась основательно. Вспоминая о времени работы над «Индианкой», Ж. Санд пишет в «Истории моей жизни»: «Я не была сен-симонисткой, я никогда ею не была, хотя по-настоящему сочувствовала некоторым идеям и некоторым лицам из этой секты, но в то время я их не знала и не была под их влиянием».[11] Тем не менее поиски Ж. Санд и сен-симонистское движение идут в общем русле борьбы за освобождение человека. Вся атмосфера парижской жизни этих лет была насыщена идеями свободы, которая представлялась не только залогом будущего благополучия и национального престижа страны, но также средством утверждения прав личности, попираемых догмами религии и социальными традициями. Первый шаг к самоутверждению заключался для Ж. Санд в решении «женского вопроса», который поднимают и сен-симонисты. При всей абсурдности идей Анфантена сама постановка этого, еще никогда так остро не стоявшего вопроса отмечается современниками как его большая заслуга.[12]

«Женский вопрос» все больше и больше привлекает внимание и вскоре выльется в критику законов, касающихся брачных отношений. В этой дискуссии защитники существующего положения окажутся в явном меньшинстве.

Появившуюся на сцене театра Порт Сен-Мартен драму А. Дюма «Антони» (май 1831 года) многие истолковывают как защиту принципа свободной любви, не стесняемой рамками брака. Количество произведений на эту тему все увеличивается. «Нам неизвестно ни одной пьесы этого периода, которая защищала бы существующие условия брака. Все единодушно их разоблачают и желают их уничтожения»,[13] - замечает исследователь французской драмы эпохи романтизма Д.О. Эванс. «Revue encyclopedique» с иронией пишет о том, что перед этой новой «модой» не могут устоять даже те писатели, чьи интересы до сих пор касались совершенно других предметов. «Странная вещь! Антиквар приходит на помощь господину Одилону-Баро в дискуссии по вопросу о разводе, - пишет автор рецензии на роман Жакоба Библиофила «Развод. История времени Империи» (1831), - …и до тихих глубин библиотеки эхо трибуны донесло слово, которое взволновало, наконец, его человеколюбивое рвение и обратило его к современным проблемам».[14] Помимо своего желания, продолжает рецензент, автор романа оказал плохую услугу сторонникам современных законов о браке, так как вывод из рассказанной им истории может быть сделан скорее в пользу освобождения брака от тех формальностей, которые предписываются ему гражданскими и религиозными законами.

Вслед за критикой семейных отношений начинается полоса бракоразводных процессов. Количество их растет из года в год, причем лишь в шести –восьми случаях из ста они возбуждаются мужчинами. Уже в 1833 году «Gazette des Tribunaux» вынуждена констатировать: «Нет такого зала во Дворце Правосудия, в котором каждую неделю не происходили бы дебаты такого рода».[15]

Роман «Индиана» был одним из первых произведений, где поднимается «женский вопрос». Однако для Ж. Санд он не приобрел еще столь конкретного и узкого смысла. Он поставлен в более общем плане освобождения личности с ее естественными чувствами и порывами, подавляемыми законами общества. В предисловиях к изданиям «Индианы» 1842 и 1852 годов Ж. Санд подчеркивает, что ее роман не был обвинительной речью против каких-нибудь определенных разделов законодательства о браке.

«Начиная писать «Индиану», я ощутила очень сильное и своеобразное возбуждение, какого никогда не замечала при моих прежних литературных попытках. …Я не была сен-симонисткой ни тогда, ни после, хотя сочувствовала многим идеям и многим сторонникам этой секты; я не знала их в то время и не находилась под их влиянием. Единственное, что руководило мною, было ясно постигнутое, пламенное отвращение к грубому, животному рабству. Я сама никогда не испытывала подобного рабства, а пользовалась полной свободой. «Индиана» вовсе не моя история, как утверждают некоторые. Это не жалоба на какого-нибудь определенного человека, это протест против тирании вообще; олицетворяя эту тиранию в одном лице, я заключила борьбу в рамки семейной жизни только потому, что не имела намерения создать что-нибудь более широкое, чем роман нравов».[16]

Еще первые мелкие произведения Ж. Санд, напечатанные в «Фигаро» - «Прима-Донна», «Девушка из Альбано» - обратили внимание читателей на начинающего автора главным образом новизной своих тем. Несуществующий еще тогда женский вопрос впервые и довольно робко выдвигался на страницах этих рассказов.

Ж. Санд избрала для своих рассказов героинями актрис и их тягу к искусству, вступающих в конфликт с установлениями буржуазной семьи. Эти рассказы имели успех, но за вопросами о правах художественных натур исчезал специфически женский вопрос. В «Индиане» творчески окрепшая Жорж Санд ставит вопрос об угнетенности женщин в браке во всей его остроте.

«Индиана» - это история человеческого сердца, которое ищет счастья, не считаясь с общественным мнением, это история страсти, загубленная ложью современных понятий о благополучии. Представления самой Ж. Санд о счастье внутренне сближают ее с сен-симонистами. Ж. Санд разделяет, в сущности, сен-симонистский принцип «реабилитации плоти», и главное, что дорого для нее в религии, - красота чувств, воплощенная в божественной идее любви. Это попираемое обществом чувство она оправдывает как выражение закона, силой которого реализуется принцип гармонии мира. Гармония эта – в единстве и равенстве всех людей вопреки предрассудкам, порожденным их собственным невежеством и разъединяющим их на сословия и классы. В этом источник будущих идей Ж. Санд о социальном равенстве.

«В «Индиане» на сцене выступают проблемы не артистической психологии, а трагические вопросы повседневной женской жизни. Неужели, если замужняя женщина несчастна, непонята и чахнет в неподходящем ей браке, неужели ей нет исхода? – как бы спрашивает автор. Неужели душа ее должна приноситься в жертву прописной морали, провозглашавшей неразрушимость брака и «покорность» жены мужу? Неужели лучше лгать и продолжать совместную жизнь с нелюбимым, недостойным человеком, чем честно и свободно соединить свое существование с тем, кого любишь?»[17] - Теперь эти вопросы и ответы на них – старые истины и о них смешно говорить. Но «потому эти вопросы и решены, и перерешены и сданы в архив, что была Жорж Санд и что она своевременно подняла их и одна из первых повела борьбу против приниженного и угнетенного положения женщин в браке».[18]