Скотт пытается окрасить нейтральные сюжеты в национальный и местный колорит. Он прежде всего локализует действие, следуя традициям исторических баллад и правилу, которые он установил уже ранний период своего творчества.

Гленфинлас - обширная лесная область, принадлежавшая когда-то клану Макгрегоров. У ее границ - знаменитое горное озеро Лох-Кэтрин, и изрезана она глухими ущельями и речками, протекающими сквозь дремучие леса. Настоящий альпийский пейзаж, пишет Скотт. Слово «Гленфинлас» означает «Ущелье зеленых женщин». Зеленая одежда или зеленый цвет тела - признак «лесных жителей», духов лесов и вод и вообще волшебных существ. Скотт решает отождествить суккубов, соблазнявших охотников, с зелеными женщинами или женщинами о зеленой одежде, часто встречающимися в народных балладах. Он описывает местность, где происходит охота, и приблизительное местоположение охотничьего домика: в самом глухом углу Гленфинласа, рядом с потоком Монейры и недалеко от Лох-Кэтрин, на волнах которого играет луч луны. Ясновидец Мой упоминает местные горы Бенмор и Бенвойрлих, а в первых строфах говорится о берегах Тейта и о горном проходе Ленни.

Локализация не только топографическая. Нужно было оживить героев чертами, характерными для их страны и народа. Два горца стали: один - лордом, то есть вождем какого-то гэльского клана, другой - его гостем, прибывшим с севера и ясновидцем, какие особенно часто встречались в северных областях Шотландии. Этот дар позволил ему увидеть будущее его беспокойного друга, а также произнести заклинания, которые отогнали злого духа.

Горный вождь погиб - как удобно присоединить к поэме погребальный гэльский ритуальный плач, который Скотт слышал не раз: «О hone a rie!» («Погиб вождь!»). Мелодия этого причитания, исполнявшегося, очевидно, специальными плакальщицами, очаровательно меланхолична, и Скотт в предисловии приводит ноты заплачки, еще более усиливающие и местный колорит и общее впечатление правдивости.

Смальгольмский замок, который был постоянно перед глазами Скотта, когда он еще ребенком жил на ферме Сэнди-Ноу, сильно разрушался, так как соседи растаскивали его на строительные материалы. Железные ворота были сняты с петель и сброшены со скалы. Скотт обратился к владельцу поместья, своему другу и кузену, Скотту из Хардена, с просьбой произвести частичную реставрацию. Владелец обещал сделать это при условии, если Скотт напишет балладу, действие которой будет связано со Смальгольмским замком и окружающими его скалами. Так возник замысел «Иванова вечера».

Заказ требовал точной локализации действия, и, кроме замка, в балладе фигурирует маяк на соседнем холме, зажигавшийся во время набегов англичан. Баллада приурочена к определенной дате - моменту сражения при Анкрам-Море (1545), в котором Баклю разбил английские войска лорда Эверса. Упоминаются географические названия - Бротерстон, Драйбург, река Твид, Эйлдон, аббатство Мелроз. Скотт пытается придать вымышленному действию национальный шотландский колорит (Реизов Б.Г., 1965, 73).

5.

У поэтов-романтиков была общая тенденция к повышенной, острой эмоциональности стихов и к стремлению предать эмоционально окрашенными словами острые переживания и впечатления: «love», «joy», «pain», «light» т.д.

У романтиков стремление к эмоциональной экспрессивности и игре воображения приводит к обилию восклицательных и вопросительных предложений. Например, у Вордсворта в балладе «Солнце давно зашло» (The Sun has long Been Set):

Who would «go parading»

In London, and «masquerading»,

On such a night of June

With that beautiful soft half-moon,

And all these innoceut blisses?

On such a night as this is!

Усиливают выразительность высказывания и придают эмоциональности, экспрессивности, стилизации и повторы. Они также создают фольклорный колорит, песенную ритмичность, как в балладе В.Скотта «Девушка озер» (The Lady of the Lake):

Huntman, rest! Thy chase is done;

While our slumberous spells assail ye,

Dream not, with the rising sun,

Bugles here shall sound reveille.

Sleep! The deer is in his den;

Sleep! Thy hounds are by thee lying:

Sleep! Hor dream in yonder glen

How thy gallant steed lay dying.

Эмоциональность и экспрессивность в балладах добавляет инверсия, довольно часто встречающаяся у романтиков. Например, в балладе «Семеро» (We are Seven), инверсия также также придает высказыванию маленькой девочки интонацию живой речи, динамичность и некоторую доверительную простоту:

Two of us in the church-yard lie,

My sister and my brother;

And, in the church-yard cottage, I

Dwell nlar them with my mother.

Повторяющиеся синтагмы в литературной балладе играли роль, аналогичную рефрену в фольклорной балладе, и в то же время отмеряли эмоциональные вехи, судорожные рыдания, естественно делящие фразу на ряд повторяющихся связных по смыслу единиц. Например, в «Старом моряке» Кольриджа:

The ship was cheered, the harbour cleared,

Merrily did we drop.

Below the kirk,

Below the hill,

Below the lighthouse top.

или

The ice was here,

The ice was there,

The ice was all around:

It cracked and growled, and roared and bowled

Like noises in a swound!

Из примера видно, что использовался прием звукового параллелизма в сочетании с аллитерацией фольклорной традиции. Суть приема звукового параллелизма заключается в повторении отдельных звукосочетаний (аллитерация, aсcoнaнc и внутренняя рифма), или слов (повтор, анафора), или целых предложений (рефрен). С помощью мастерского варьирования звуковой гаммы создавалась «безыскусственная простота» стиля.

Представляется интересным проанализировать отрывок из частей I – II, потому что именно этот отрывок является наиболее волнующим из всей Одиссеи старого моряка. Кольридж написал эту поэму для коллекции «Лирических баллад». По отношению к «Старому мореходу» термин «баллада» обозначал, что данная поэма была не просто незначительным сказанием, но сказанием в широком смысле слова, каким обычно должна была быть баллада, а также историей души, в данном случае, души, страдающей в муках, в страшной агонии. Это и является основным отличием баллад Кольриджа от традиционных баллад (ballads of tradition), где внутренняя жизнь героев описывалась лишь в той степени, в какой она влияла на балладу. Традиционно баллада понималась как объективный рассказ, поэтому «Лирические баллады» Кольриджа стали неким романтическим новшеством.

Во второй части поэмы Мореход не много говорит о своих чувствах. В следующих шести частях лирический элемент гораздо сильнее. Но уже здесь каждое слово из описания становится как будто более тяжелым от неописуемого страха и сожаления, от напряженных личностных чувств, тогда как рассказчик спокоен и бесстрастен. Кольридж не старается ввести в поэму живописные описания, чтобы подчеркнуть страсти героев или показать, насколько ужасна сама история. Его описания неизменно являются отражением чрезвычайной чувствительности человека ко злу и его последствиям. Фантастические части поэмы, все невероятное и сверхъестественное не может быть рассмотрено просто как дань суеверному миру баллады, но их очень трудно и разумно растолковать. Они тоже являются результатом работы тонкого ума, который выведен из состояния равновесия угрызениями совести.