«Когда бы я ни читал «Улисса», мне на ум всегда приходит китайский рисунок , на котором изображен человек в позе медитации; из его головы растут еще пять человеческих фигур, и еще по пять вырастают в свою очередь из каждой из этих голов. Эта картинка изображает духовное состояние йога, который уже почти избавился от своего эго и готов перейти в более высокое, более объективное состоя-ние самости. Это состояние «лунного диска, спокойного и одинокого» состояние сат-чит-ананда, сочетание бытия и небытия, конечная цель восточного пути осво-бождения, бесценная жемчужина индийской и китайской мудрости, превозносимой последователями на протяжении столетий».

«Как психиатр я чувствуя себя почти виноватым перед читателями за то, что оказался вовлеченным в шумиху вокруг Пикассо . И не потому, что художник и его довольно странное искусство кажутся для меня слишком мелкой темой - тем более, что серьезно заинтересовался его литературным собратом, Джеймсом Джойсом. На-против, к этой проблеме я испытываю острый интерес. Почти двадцать лет я зани-мался вопросами психологии графического представления психических процессов, то есть, фактически, я уже имею достаточную подготовку, чтобы рассматривать карти-ны Пикассо с профессиональной точки зрения.

Необъектное искусство берет свое содержание непосредственно из «внутрен-него». Это «внутреннее» не соответствует сознанию, поскольку сознание содержит образы объектов в том виде, как мы их обычно видим, и чей облик таким образом необходимо совпадает с ожидаемым. Объект Пикассо, тем не менее, отличается от ожидаемого - причем настолько, что кажется вообще несоответствующим никакому объекту из нашего опыта. Его работы . демонстрируют растущую тенденцию к от-клонению от эмпирических объектов и увеличению числа тех элементов, которые не соответствуют никакому внешнему опыту и происходят из «внутреннего», располо-женного позади сознания - или, как минимум, позади того сознания, которое, как универсальный орган восприятия, служит надстройкой над пятью чувствами и направлено вовне. Позади сознания лежит не абсолютная пустота, которая воздейст-вует на сознание изнутри и из-за него так же, как внешний мир воздействует на него спереди и снаружи. Таким образом, те живописные элементы, которые не находят никакого «внешнего» соответствия, имеют «внутренний» источник .».

«Тайна творчества, так же, как и тайна свободы воли, является трансцеден-тальной проблемой, которую психолог не способен решить, но может только опи-сать. Творческая личность также является головоломкой, которую мы сможем пово-рачивать разными сторонами, но всякий раз безрезультатно. Тем не менее, современ-ные психологи не отказались от исследования проблемы художника и его искусст-ва .» (3).

Цитаты о психологии творческого процесса, психологии рождения творческой фантазии, приведенные выше, взяты из аналитических работ швейцарского психо-лога Карла Густава Юнга (1875 - 1961), переведенных на русский язык всего лишь тринадцать лет назад (1983). О Юнге знали тогда лишь в тесных кругах сторонников и противников цюрихской школы. Даже в родном городе этот «отставной приват-доцент психиатрии» не числился среди местных знаменитостей, гордиться которыми так любят швейцарцы.

Карл Густав Юнг принадлежал к тому поколению мыслителей, которое сфор-мировалось в конце прошлого века, приступило к творческой деятельности в начале нашего века, главные свои открытия сделало между двумя мировыми войнами и, кстати, создало тот интеллектуальный климат, в котором, сами того не осознавая, мы живем до сих пор.

Рассел и Гессе, Хайдеггер и Пикассо, Эйнштейн . Можно было бы подобрать и совсем иные имена тех мыслителей, что родились примерно век назад и отрицали своим научным, художественным, политическим, богословским творчеством заветы XIX века. Но корнями это поколение связано именно с духовной атмосферой конца прошлого столетия. К концу прошлого века в сознании миллионов людей, пожалуй, впервые в истории человечества научное знание заняло доминирующее положение. Распространение городской цивилизации, индустрии и железных дорог, универ-ситетов и лабораторий, школьно­го образования, медицины, парламентаризма и про-чих рациональных нововведений было тесно связано с «расколдовавшей» мир нау-кой, открывшей человечеству перспективу безгра­ничного прогресса. Подобно тому, как на место «героической лени» уходящего в небытие вмес­те со всеми «вишневыми садами» феодального сословия явился деятельный буржуа, труже­ник науки отвое-вывал позиции у священно­служителя. Религиозный культ утратил значе­ние для боль-шей части образованных евро­пейцев: религия, особенно в протестант­ских странах, стала инструментом поддержа­ния морали, правил поведения, социальных инсти-тутов.

О морали викторианская эпоха заботилась куда больше, чем о загробном спасении, либеральная теология сделала Иисуса проповедником буржуазных добро-детелей. Не только социалисты, но и носители совсем иных идей (скажем, Достоевс-кий в «Зим­них заметках о летних впечатлениях») видели в этом религиозном мора-лизаторстве лишь попытку оправдания норм буржуазной культу­ры. Один из моти-вов в учении Фрейда о вытес­ненных в бессознательное влечениях мог возникнуть только в культуре, которая втай­не опиралась на подавление всего природ­ного, - не Фрейд изобрел, будто под покровом культурных ценностей таятся враждебные куль-туре влечения. Сама цивилизация, при­крывающая эгоистическое стремление к при­были высокими словами об идеалах и цен­ностях, дисциплинирующая своих членов шко­лой, производством, казармой, «рациональны­ми» судопроизводством, тюрьмой, моральными предписаниями, оказалась прообразом инди­видуальной психики для Фрейда.

В искусстве того времени господствовали реализм и натурализм, в философии, считав­шейся «служанкой науки»,- естественнонауч­ный материализм. Но пробива-лись и первые ростки совсем иного мироощущения. Их лег­ко отыскать у «проклятых поэтов», импрессионистов и символистов. Духовная жизнь восточных цивилизаций, прежде всего Индии, становится известной не только узким специа­листам, появля-ются теософия Блаватской, за­тем - антропософия Р. Штейнера. Отказав­шиеся от христианской религии европейцы неожиданно начинают заниматься «столоверчени-ем», беседовать посредством медиума с духами - словом, появляются весьма стран­ные «плоды просвещения».

Неудовлетворенность механически позити­вистской картиной мира возвра-щает одних к религии: если правы наука и светская культура, то жизнь теряет всякий смысл. Других - к «философии жизни». В преддверии первой мировой войны евро-пейские интеллектуалы заново откроют полузабытые сочинения Кьеркегора. Но пока что рационализму науки противопоставляется не «экзистенция», а «жизнь», понимаемая то как «воля к власти» (Ницше), то как космический «жизненный порыв» (Бергсон), то как мир переживаний (Дильтей). Законами механики не объяс-нить ни внутреннего мира человека, ни «народной души», ни эволюции живой природы, ни поведения самого примитив­ного организма. «Жизнь» есть вечное ста-нов­ление, оно алогично, поскольку гераклитовский поток не признает даже закона тож­дества. Жизнь непостижима. Для разума с его абстракциями требуется интуиция, улав­ливающая мир целостно, без умертвления жизни анализом.