Так он создал и картину «Нечаянная встреча». Толчком для ее написания послужили старинные ворота, увиденные Василь­евым во время двухдневных странствий с Шорниковым по ма­рийским лесам. Это были резные дубовые ворота с орнаментом и вязью: «1887 год». Старинные ворота очень понравились ху­дожнику, и он сказал другу:

— Надо сделать картину, где бы они «работали».

Созданная художником картина удивительна. Она характе­ризует Васильева как зрелого мастера. Отточенная, филигран­ная техника, безукоризненный вкус художника, высокого уровня декоративность — весь этот сплав мастерства, поиска, духов­ной мощи художника нашел отражение в картине «Нечаянная встреча».

Эта работа, как и другие его мифологические полотна, вос­принимается по мере углубления в нее как бы на трех уровнях. При первой встрече с ней видится что-то красивое и удивитель­но знакомое, родное, словно в памяти звучит голос предков. При более глубоком проникновении в суть картины понима­ешь, что художник всеми найденными им средствами сумел сказать главное о героях, раскрыть их внутренний мир.

По своему философскому содержанию многие картины ху­дожника наличием второго незримого плана созвучны с мысля­ми Ф. М. Достоевского: одно направление духовного поиска. И действительно, совершенствуя свое мировоззрение, проникая в тайники психологии людей самых различных эпох и этносов, Васильев ощутил вдруг в себе силу, способность воспринимать мир глазами Достоевского.

Великий писатель в жизни художника занимал особое место и, может быть, подспудно воздействовал на его становление.

Интерес к творчеству Федора Михайловича Достоевского проявился у Константина еще в школе-интернате, под влияни­ем Анатолия Максимова, который в поисках смысла жизни чи­тал произведения философского плана и, конечно, не мог обойти работы Достоевского. Тогда однокашники впервые по­знакомились с романом «Преступление и наказание». Во время учебы в Казани Васильев уже знал и ценил творчество писате­ля, пытался осмысливать и выражать его идеи в красках.

Первую работу этого плана он создал в тот период, когда расставшись с импрессионизмом, стал рисовать беспредметные композиции. Художник выполнил одну из них тушью и каран­дашом на ватмане, изобразив формально красивые неизвестные предметы, отдаленно напоминающие человеческие фигуры и какие-то символы. Работа походила на застывшее мгновение сна, тот его момент, когда видоизменяются и растекаются фор­мы, когда сновидения сменяются одно другим, наслаиваются, происходят какие-то фантастические совмещения совершенно нелогичных вещей. Это была иллюстрация к роману «Преступление и наказание».

Константина увлекло предложение, совпавшее с его собст­венным желанием продолжить работу над воплощением образа Достоевского. Ответственность перед темой определила серьез­ность, с которой художник подходил к работе над картиной. Он собрал почти все известные фотографии писателя и воспомина­ния о нем, содержащие описания внешности и характера. Стре­мясь достичь подлинности во всем, Васильев интересовался личными вещами писателя, обстановкой его кабинета.

Достоевский на портрете изображен не углубленным в само­созерцание — в нем чувствуется сила и уверенность, которую дает писателю сознание нравственной правды его идеалов. Вид­на трудная напряженная работа мысли, и в то же время взгляд писателя устремлен на нас, как будто он думает о том, поймем ли мы, что он хотел сказать, поверим ли ему. И как высказать на бумаге и передать людям свое понимание истины?

Чаще же всего Васильев находился в привычной для него замкнутой среде, в окружении женщин и детворы: матушки, се­стер, племянниц. Кое-кто из друзей осуждал его за такое окру­жение, считая, что Константин в семейных делах погряз и не может от них освободиться. Ему советовали все бросить, по­ехать надолго в Москву, познакомиться там с известными ху­дожниками, людьми искусства.

Отъезд назначили на конец декабря. Дело было накануне встречи Нового 1975 года, а этот семейный праздник Костя хо­тел провести дома. Но мосты были сожжены — машина заказа­на, и, чтобы не срывались намеченные планы, вместе с ним вызвался поехать Геннадий Пронин.

Общение с маститым художником оставило глубокий след в душе Константина. Глазунов вдохновил Васильева на создание большой серии работ из цикла «Русь былинная»: одного фор­мата и в одном стилевом решении — специальный вариант для репродуцирования картин на открытках. Константин выполнил это задание, но, к сожалению, не успел показать картины сво­ему наставнику. После гибели Васильева часть их действитель­но вышла в свет в издательстве «Изобразительное искусство» в открыточном варианте.

Наступила очередная полоса депрессии, творческого застоя художника. По-видимому, для тонкой, несколько сентиментальной и ранимой натуры Васильева переход в другую среду мог стать губительным. Живя в поселке, Константин находился в замкнутой атмосфере, ставшей его сложной судьбой, атмосфера эта была такова, что он мог в ней любую свою идею.

Стряхнув все же творческое оцепенение, Константин, слов­но к спасительному роднику, потянулся к живой истории Оте­чества — к героическим событиям последней войны, с которы­ми в какой-то мере соприкоснулась и его собственная судьба. Ему захотелось настоящего, сильного чувства, которое помогло бы вновь собраться со всеми физическими и духовными сила­ми. Ведь в свое время именно сила духа русского народа помог­ла выдержать все нравственные испытания и выстоять в борьбе с врагом. Он отбрасывает многое из своих временных увлече­ний и углубляется в творчество.

Лаконичной и эмоциональной получилась картина Васильева на тему военного марша «Тоска по Родине». Первое впечатле­ние — ни единого лица, лишь сплошные леденящие душу ртут­ным отблеском стальные каски да спины людей в серых солдат­ских шинелях, уходящих в разверзнутое у горизонта зарево вой­ны. И вдруг — профиль юного солдата, нежные черты под жесткой сталью. Воин посылает, может быть, последний про­щальный взгляд любимой Родине .

Портрет маршала Жукова показал, какие неисчерпаемые возможности таит в себе могучая сила реализма, способная со­здавать необыкновенно емкую художественную форму.

На посмертных выставках Константина Васильева люди с воодушевлением подзывали друг друга посмотреть этот портрет, как делали бы они это, если бы проходил сам народный воена­чальник. И действительно: первое впечатление от портрета Жукова — народный героический подъем и мощная победа, слившиеся из миллиона простых лиц в единое лицо полко­водца, истинного героя второй мировой войны, сына своей Родины.

Тема Великой Отечественной войны не раз порождала ро­мантические взлеты в советском реалистическом искусстве. Но у Васильева и сам выбор темы определен его внутренним духов­ным устремлением. Романтика заложена в самой природе этого человека, в его художественной интуиции.

В картинах Васильева всегда — будь то пейзаж, портрет, ба­талия — сосредоточивается вся гармония чувств, а не чувстви­тельность, и вся гармония сил, а не сверхчеловеческий деспо­тизм, все то, что истинно создает жизнь, ее ценность.