Красоту в женщине Костя особо ценил, любил рисовать симпатичных девушек, и среди огромного числа выходивших из-под его руки рисунков было множество женских моделей, представавших в величавой и строгой красоте. Васильев тянулся к красоте!

Работая по ночам, Костя всегда слушал через наушники пластинки с классической и народной музыкой. И хотя вкусы и увлечения его в музыке постоянно менялись, можно все же выделить из огромной коллекции собранных им пластинок наиболее ему дорогие. Это «Пер Гюнт» Грига, «Приглашение к танцу» Вебера, «Маленькая ночная серена­да» Моцарта, увертюра к опере «Севильский цирюльник» Рос­сини, «Два венгерских танца» Брамса. Именно эти произведе­ния, по-видимому, давали художнику возможность расслабить­ся, создавали доброе настроение.

Очень любил Костя возвышенную, романтическую музыку Дебюсси — «Послеполуденный отдых фавна», «Море», «Три ноктюрна», прелюдии Рахманинова, сонаты Моцарта и Скарлатти, сюиты Рамо для небольших ансамблей (скрипка, флей­та, гобой, виолончель и клавесин); второй концерт и вторую симфонию Рахманинова в авторском исполнении; «Музыку на воде» Генделя.

По воскресеньям, если не выезжали на природу, с самого утра опять собирались в училище и писали, теперь уже краской. В качестве натуры приводили с собой кто кого мог: сестру, товарища, подружку. Естественно, за это ничего не платили, зато дарили добровольным помощникам наиболее удачную работу.

Первыми неизменными зрителями и благодарными крити­ками художника были его друзья — соседи.

Наступила весна 1961 года, подходила к концу учеба. Кон­стантин подготовил дипломную работу. Это были эскизы деко­раций к опере Римского-Корсакова «Снегурочка». Защита про­шла с блеском. Константин закончил Казанское художественное училище.

Завершилась учеба, и по распределению Васильев был на­правлен в Мензелинск художником-оформителем передвижно­го народного театра.

Художники, с которыми ему довелось сотрудничать, и по сей день вспоминают его интересные, самостоятельные работы, поражаются умению видеть и рассчитывать на огромном холсте или сколоченных фанерных листах сложные многофигурные композиции.

Работая по заданию фонда, Константин почти ежедневно встречался с одним из своих преподавателей — заслуженным художником РСФСР Виктором Ивановичем Куделькиным, жившим в доме напротив парка. Вместе они прогуливались по аллеям, беседовали о живописи, литературе. Костя много гово­рил о том, как он проиллюстрировал бы то или иное художест­венное произведение, например, Мельникова-Печерского, До­стоевского, татарских писателей. Спорили о живописи.

Уже значительно позднее, впервые увидев работу Васильева «Северный орел», Виктор Иванович вспомнит этот разговор. Картина заворожит, заставит задуматься и над ее сюжетом, и над непривычной техникой письма. Более же всего поразит вы­писанная до мельчайших деталей по-зимнему сухая ветка елоч­ки с пожелтевшими шишками на ней. Приглядываясь к карти­не и так и эдак, Куделькин не мог сказать себе, что это иллю­зорность, портящая полотно. Напротив, он чувствовал ее орга­ничность, необходимость присутствия, поскольку веточка эта поддерживалась общим состоянием всех тоновых отношений — и неба, и заснеженной хвои, и стволов деревьев .

Делая мощный духовный рывок, пытаясь найти свою единственно возможную форму самовыражения в искусстве, Васильев самоотверженно работает, порой не различая дня и ночи. обычно он ставил на проигрыватель пластинку, надевал наушники, чтобы не беспокоить близких, и с головой уходил в творческий поиск. Но когда бы к нему ни объявлялись друзья, как бы он при этом ни был увлечен работой, Константин откладывал в сторону кисти, накрывал холст, оставлял все свои занятия и посвящал всего себя дружескому общению. Чаще всего это были разговоры о высоком: он увлекал гостей какой-нибудь идеей, заражал оптимизмом, побуждая мыслить возвышенно по-новому.

Такое отношение к делу свойственно людям исключитель­ной внутренней собранности, большой духовной силы. Без этого не было бы Кон­стантина Васильева. Он делал все моментально, без игры в ка­кое-то большое и нужное дело. Он говорил о деле вообще, ни­как не говоря о себе как о труженике или художнике. Это бы­ла его жизнь. Жизнь строгая, идеально организованная .

Увлечения Васильева, в том числе и в музыке, претерпели очередные изменения. Шостакович отошел на второй план, по­явилась музыка модернистского направления, как бы беспред­метная, идущая в ногу с беспредметной живописью. Это музы­ка таких композиторов, как Булез, Веберн, создатель додекафонной музыки Шёнберг.

В поисках естественного звукового материала он уходил в лес. Осенью, в пору листопада, когда подолгу не было дождя и листья сухо шуршали под ногами своими безжизненными фор­мами, Константин обувал сапоги и, идя по листве, рождал ка­кой-нибудь ритм, создавая порой что-то звонкое, запоминающееся, образуя своеобразную «музыкальную» фразу.

О своем новом увлечении Константин пишет другу в Москву: «- Сейчас занят своими антимузыкальными опытами, из ко­торых закончился лишь один (над ним я работал два года). Для этого дела три магнитофона весьма много дают, и занят этим все свое свободное время. Понимаю, что это вряд ли кому-нибудь нужно, но без этого или другого (равноценного для меня) не могу. у тебя на этот счет проще . Просто у меня нет еще жены и ребенка, чтобы все свои силы и время тратить на них. Может быть, это плохо, а возможно, и хорошо. Во всяком случае я очень счастлив, а чтобы писать музыку, не надо ждать, пока станешь монархом .

Общение художника с природой незаметно всколыхнуло впечатления детства, то время, когда они вместе с отцом бро­дили вдоль Волги и Свияги, по их сказочно красивым гори­стым берегам и заливным лугам, заходили в живописные ле­са, где отец учил его многое подмечать и запоминать. Слов­но предчувствовал Алексей Алексеевич в те годы скорое расставание и давал сыну напутствия на всю жизнь. Шепнули тогда Константину свои заветные слова и лес, и долы, и могучие реки, и вот теперь, на пороге зрелости, его сердце откликнулось на те голоса, забилось в каком-то добром пред­чувствии.

В один из великолепных весенних дней 1964 года друзья возвращались из Казани и вдруг среди всех хлопот этой возрождающейся жизни они услышали нежную, вековую песню жаворонка. Будто к ним со­шел какой-то неземной голос. Тотчас последний недостающий звук влился в общий музыкальный аккорд таинственного оркест­ра природы. И словно электрическим зарядом пронзило все су­щество Константина. Он физически почувствовал на себе дей­ствие разлившейся повсюду гармонии.

Началось бурное возвращение к искусству позитивному, к нашей народной литературе: сказкам, легендам, преданиям и поверьям.

Пытаясь постичь суть явлений и выстрадать общий строй мыслей для будущих произведений, Константин со свойствен­ной ему творческой увлеченностью занялся пейзажными зари­совками.

Его пейзаж — всегда живой, населенный если не какими-то фантастическими духами, то, во всяком случае, их символами Константин не был осведомлен, положим, что дерево излучает биологическую энергию, имеет свое биополе, воздействующее на все окружающее, о чем пишут теперь ученые. Но художник же­лал, ему непременно хотелось, чтобы лес был именно живым, ве­дущим активный разговор с человеком.