Особенности европейской демократии нового времени Ортега видит в том, что она не соотносит политический режим с исторически сложившейся социальной реальностью, а «стремиться приспособить эту последнюю к идеальной схеме», заставить социальный организм принять форму, соответствующую предлагаемой идее и системе понятий, изображённой и утвержденной разумом. Ортега был одним из первых европейских философов, заговоривших о переживающемся на рубеже XIX-XX века и в последующие десятилетия кризисе европейской культуры как историческом кризисе. В основе этого кризиса он усматривал два момента. Во-первых, кризис европейской культуры связывается Ортегой с изменением верований европейского человека. Его культура строилась на вере в разум, создавший математику и основу современной европейской культуры физику, которую нельзя не признать «интеллектуальным чудом своего рода». Ортега отмечает «великое смятение умов», которое, с его точки зрения, во многом объясняется тем, что после нескольких веков пристального внимания к разуму и его идеям человек перестал понимать, в чём состоит их истинное назначение и что ему с ним делать. Смысл существующей культуры для него исчезает. Дело во многом объясняется тем, что для огромного большинства людей значение разума и создаваемых с его помощью наук оказалась, связана преимущественно с той пользой, которую от них получали. Но, как пишет Ортега, к концу XX века в европейском человеке «уже погас тот первый восторг, который заставляет истолковывать практическую пользу как некий критерий истинного знания». Европейский человек жизненная позиция, определяемая навязчивым желанием покорить природу, приспособить её к своим нуждам, спорна, что это всего лишь «субъективное предпочтение» европейской культуры, которое не лучше и не хуже любого другого, представленного иной культурой.

Другая сторона кризиса определяется тем, что культуре в жизни европейских обществ стала отводиться во многом преувеличенная роль, в результате чего образовался отдельный, часто требующий профессиональных знаний, самодовлеющий мир, выходящий за свои рамки и подчиняющий себе реальность жизни. Ортега называет это «империализмом культуры». Конечно, - ищет он, - должны жить с идеями, но нет от имени наших идей, а от имени нашей неизбежной грозной судьбы.

В этих условиях Ортега ориентирует человека на обличение культуры застывшей, окостеневшей, идеи которой принадлежат прошлому, т провозглашению культуры живой, на идеи которой он может опереться в реализации своей жизни. Только культура, участвующая в жизнетворчестве человека, сохраняет свою подлинность, своё истинное назначение.

Особое место в анализе культуры занимает работа «Восстание масс», в которой он попытался показать, что потребительское отношение к миру, выводимое им, в конечном счёте, опять же из установок рационалистической философии, пройдя затем через практическую философию в мире позитивизма и опираясь на материальное благополучие, созданное к началу ХХ века развитием, с другой стороны, либерализма, с другой – техники, породило новый тип человека - «человека-массу».

«Восстание масс».

«Масса» и «избранное меньшинство»

В этой книге Ортега поддерживает идею о том, что нормальное состояние общества предполагает деление на «избранное меньшинство» и «массу». Это деление не на классы, а типы людей, поскольку представители «массы» встречаются как среди интеллигенции, так и среди аристократии, а наиболее типичного носителя массового сознания он видит в предприятиях «лабораторной науки». Масса – это средний человек. Таким образом, чисто количественное определение – «многие» – переходит в качественное. Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. К «избранному меньшинству» Ортега причисляет тех, кто «чувствует внутреннюю потребность приспосабливать свою жизнь к более высоким этическим ценностям», нормам культуры, добровольно служа им, тех, чья жизнь определяется дисциплиной духа, стремлением к самосовершенствованию, кто чужд самоуверенности.

Ортега хорошо понимал, что, «если «масса» будет хозяйничать в мире и право решать останется за ней, то наши правовые и технические достижения исчезнут с той же легкостью, с какой не раз исчезали секреты мастерства» и наш континент одичает. Герман Вейль, один из крупнейших физиков современности, соратник и преемник Эйнштейна, не раз повторял в частной беседе, что, если бы определённые люди, десять или двенадцать человек, внезапно умерли, чудо современной физики оказалось бы навеки утраченным для человечества. Столетиями надо было приспосабливать человеческий мозг к абстрактным головоломкам теоретической физики. И любая случайность может развеять эти чудесные способности, от которых зависит и вся техника будущего. Но реалии наших дней подтверждают, что широкие массы выходят на историческое поприще. И сразу напрашивается вопрос: почему мир, который обычно был единством «массы» и «независимых меньшинств», сегодня становится массой?

Легко понять, что стихийный рост «массы» предполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни. Но почему тогда происходит этот процесс? Для ответа на него необходимо обратиться к истории.

Историческая справка

Славу и ответственность за выход широких масс несёт XIX век. В условиях либеральной демократии и технического прогресса утроились людские ресурсы. Таким образом, мы должны считать, что массовый человек – это творец свободы и материального мира. Но мы видим, что человек, который намерен сегодня возглавить европейскую жизнь, мало похож на тех, кто двигал XIX век, но именно XIX веком он рождён и скормлен.

Какой представлялась жизнь той человеческой массе, которую в изобилии плодил XIX век и почему современный массовый человек так мало похож на его предшественника?

Жизнь в XIX веке представлялась во всех отношениях – материально доступной. Никогда еще рядовой человек не утолял с таким размахом свои житейские запросы. По мере того как таяли крупные состояния и ужесточалась жизнь рабочих, экономические перспективы среднего слоя становились день ото дня все шире. Каждый день вносил новую лепту в его жизненный standard. С каждым днем росло чувство надежности и собственной независимости. То, что прежде считалось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют.

Этой материальной доступности и обеспеченности сопутствует житейский комфорт и общественный порядок. Жизнь катится по надежным рельсам, и столкновение с чем-то враждебным и грозным мало представимо. А именно, во всех её основных и решающих моментах жизнь представляется новому человеку лишенной преград. Это обстоятельство и его важность осознаются сами собой, если вспомнить, что прежде рядовой человек и не подозревал о такой жизненной раскрепощённости. Напротив, жизнь была для него тяжкой участью – и материально, и житейски. Он с рождения ощущал ее как скопище преград, которые он обречён терпеть, с которыми принужден смириться и втиснуться в отведенную ему щель. Контраст будет еще отчетливее, если от материального перейти к аспекту гражданскому и моральному. С середины прошлого века средний человек не видит перед собой никаких социальных барьеров. С рождения он и в общественной жизни не встречает рогаток и ограничений. Никто не принуждает его сужать свою жизнь. Не существует ни сословий, ни каст. Ни у кого нет гражданских привилегий. Средний человек усваивает как истину, что все люди узаконено равны.