Появляются автономные по отношению к государству формы собственности, за человеком признаются права встать в оппозицию к освещенному авторитетом предков общественному мировоззрению.

Переход от раннеклассовой к сословно-классовой стадии развития был связан с качественным сдвигом в системе общественного сознания, в том числе и с изменением отношения человека к власти. Принципиально усложняющаяся социально-политическая жизнь определяет более внимательное отношение «сильных мира сего» к индивидуальным качествам своих сподвижников и подчиненных, что способствует развитию социальной мобильности и росту напряженности между конкурирующими в борьбе за влияние и власть группировками. Развитие духовных, культурно-эстетических запросов, главным образом у представителей высших социальных слоев, поднимает в глазах общественного сознания значимость продукции индивидуального творчества, ставящегося в то же время на службу социально-престижным интересам знати.

Непосредственная трансформация раннеклассовых общественных отношений в сословно-классовые характеризуется постоянным, эволюционным и так или иначе «контролируемым сверху» перерастание одной системы в другую. Многие характерные для предыдущего этапа феномены в модифицированном виде в значительной степени сохраняются и на следующей, сословно-классовой стадии. Это существенно тормозит развитие новых, частнособственнических отношений, вызревающих под строгим государственным контролем. Раннеклассовая структура, не претерпевая разрушения, распада в экономическом отношении постепенно преображается за счет укоренения в ее системе новых отношений. Понятно, что несмотря на все эти преобразования человек все ещё довольно сильно подчинен государственно-бюрократическим структурам. Он уже начинает ощущать свою скованность тотальностью власти, однако ему еще не на что опереться в акте духовного самоутверждения, поскольку во всех возможных сферах самореализации человек подконтролен государству и бесправен перед ним.

Трансформация более раннего типа докапиталистических обществ в последующий связана с крушением или даже просто самораспадом раннеклассовых структур — при дальнейшем развитии на их дезинтегрированных обломках сословно-классовых отношений в ходе вторичного классообразования. Это, как правило, происходило при активном участии варварских групп, которые, впрочем, не всегда были ответственны за падение прежней цивилизации. Однако суть процесса определялась не тем, что варвары разрушают обветшавшее политическое образование и сами выступают ведущим началом при утверждении нового,— такое не раз бывало и в Египте, и в Двуречье, и в цивилизациях доколумбовой Америки. Гораздо важнее то, что в некоторых ситуациях в силу определенных причин в ходе вторичного классообразования прежняя общественная система уже не восстанавливается.

На месте распавшейся цивилизации (если ее прежняя система не регенерируется вновь) возникает либо серия мелких самоуправляющихся общин, объединяющих потомков погибшего раннеклассового общества, либо — в случае утверждения пришельцев (но при отсутствии потребности в организации хозяйственных работ общегосударственного масштаба) — складывается система основанного на политическом господстве внеэкономического принуждения. В условиях последней верхушка завоевателей, иногда инкорпорирующая в свой состав и представителей местной знати, конституируется в военно-управленческое сословие — коллективного (нередко, внутри себя иерархически организованного) субъекта власти, чьими подданными оказываются уже приобретающие некоторую степень производственной и духовной свободы люди.

Классическим примером первой ситуации является ионийско-эолийское общество Эгеиды, складывающееся к началу I тысячелетия до н.э., после разгрома дорийцами Микенской цивилизации. Возможно, что с этим в некотором отношении может быть сопоставлен еще не осмысленный и не оцененный должным образом процесс сложения индийской общины при расселении потомков Хараппской цивилизации в сторону Декана и Малабарского берега до утверждения господства ариев.

Однако гораздо более типичной во всемирно-историческом масштабе была вторая ситуация, имевшая место как в Средиземноморье (Спарта, Крит, Фессалия, в некотором отношении даже Этрурия), так и на восток от него, на бескрайних просторах Азии, вплоть до Желтого моря. Ярким и обстоятельно исследованным примером этого может служить трансформация всей системы общественных отношений в долине Хуанхэ после завоевания Северного Китая чжоусцами. Сопоставимые с этим события в то же самое время, в конце II тысячелетия до н.э., происходили и на территории Палестины, при покорении израильтянами зависимых ранее от Египта ханаанейских городов-государств.

Своеобразным сочетанием следующих одно за другим внутреннего распада раннеклассовых структур и подчинения соответствующего населения пришлыми скотоводческими племенами в позднебронзовом веке отмечена и история Иранского нагорья (с прилегающими южными областями Средней Азии) и северной половины Индостана. В этих регионах общины, образовавшиеся в процессе деструкции существовавших здесь раннеклассовых социумов (цивилизации долины Инда и городов-государств типа Мундигака, Сиалка, Алтын-Депе или Джаркутана), на протяжении II—начала I тысячелетия до н.э. оказываются в подчинении у индо-иранских ариев.

При таком ракурсе рассмотрения можно, как кажется, уловить начало расхождения между теми двумя базовыми типами социокультурных систем, которые традиционно противопоставляются друг другу как «Запад» и «Восток».

Раннеклассовые общества Эгеиды бронзового века по всем основным параметрам вписываются в один непрерывный ряд с современными им «дворцовыми» городами-государствами Малой и Передней Азии — хеттскими и хурритскими, финикийскими или ханаанейскими. Ничего специфически «западного» в них еще нет. Однако осмысление действий героев той эпохи в гомеровском эпосе — спустя четыре столетия после взятия Трои и последующего крушения всего крито-микенского мира — свидетельствует о появлении совершенно нового общества. Характерной его чертой является идеал гармоничного, свободного в своем выборе человека, действующего вне рамок иерархически организованной системы власти, однако бессильного перед Судьбой, Роком — как извне предзаданной цепи событий, необъяснимых в системе осмысливаемых причинно-следственных связей.

Уже в эпоху архаики древний грек представляет социальные отношения как горизонтальные, как отношения в принципе равноценных друг другу людей, а не как вертикальные, нисходящие с высот власти до отдельных исполнителей царственных повелений. Конечной причиной того было рождение (на руинах микенской дворцовой системы) полисной общины как союза экономически самостоятельных домохозяйств, главы которых и образуют высший коллективный орган власти - народное собрание. Избираемые ими из их же среды лица, которым на время доверяется выполнение общественных дел, во-первых, подотчетны гражданской общине, а во-вторых, не имеют в своих руках рычагов экономической власти над прочими членами общества. Иными словами, гражданское общество, как союз собственников — глав частных домохозяйств, порождает и контролирует государственные институты, деятельность которых призвана служить интересам самих полноправных граждан-собственников.