Так кончилась его первая любовь. После того он дол­го еще оставался в Мюнхене, в надежде, что его друзья найдут ему какое-нибудь занятие или место при капел­ле, что даст ему возможность избежать службы в Зальц­бурге. Леопольда между тем страшно беспокоило про­медление Моцарта, и он писал ему письмо за письмом, требуя его скорейшего приезда. Непривычно суровый тон этих писем так огорчал сына, что он по целым ча­сам плакал.

Наконец, когда никакой надежды на получение мес­та не осталось, Моцарт уступил требованиям старика и вернулся в Зальцбург, где его встретили с распростер­тыми объятиями: кухарка наготовила ему любимых ку­шаний, отец убрал его комнату, поставил новый шкаф, новое фортепиано, знакомые наперебой предлагали ему своих лошадей и экипажи. Но Моцарт оставался груст­ным: его музыкальные мечты не осуществились, он по­терял мать и обманулся в любимой девушке. Из этого унылого состоя­ния духа его вывел наконец курфюрст Карл-Теодор, за­казавший ему оперу «Идоменео, царь Критский». Мо­царт воспрянул духом, работа закипела, и он, по обы­чаю того времени, поехал кончать оперу на место ее первого представления, в Мюнхен. Музыка оперы при­водила всех в восторг; и артисты, и оркестр прилагали все свое старание, чтобы угодить знаменитому автору. Моцарт ликовал и с восторгом писал отцу о своих успехах. Слава о его новом произведении дошла и до Зальцбурга; многие из его друзей приехали в Мюнхен на первое представление. Не вытерпел и старик отец: не рассчитывая на позволение архиепископа, он дождался его отъезда в Вену и, забравши Наннерль, приехал к сыну, чтобы присутствовать при его триумфе. Этот день старик мог считать счастливейшим в своей жизни, до­стойной наградой за долгие годы самоотвержения и тру­да, с которыми он старался исполнить трудную задачу образования и развития гения своего сына: представле­ние доказало ему, что цель его достигнута. После отъез­да отца Моцарт еще долго оставался в Мюнхене: прора­ботав без устали над оперой, он отдыхал в кругу друзей, запасаясь бодростью и весельем, прежде чем вернуться в кабалу зальцбургской службы. Но архиепископ, гостив­ший в то время в Вене, внезапно вызвал Моцарта к себе. Желая блеснуть при венском дворе пышностью своей обстановки и своей капеллой, архиепископ выписал туда своих лучших музыкантов. Моцарт обрадовался случаю познакомить Вену со своим, теперь уже созревшим, та­лантом.

«Я прибыл сюда шестнадцатого, слава Богу, совершен­но один, в почтовой карете, в 9 часов утра,— писал Моцарт отцу.—Первым делом я отправился к архиепископу. У меня прекрасная комната в одном месте с ним. В 12 ча­сов, к сожалению, для меня несколько рано, мы идем обе­дать. За стол садятся два камер-лакея, контролер, конди­тер, два повара, Чекарелли, Брунетти и моя милость. Тут мне ка­жется, что я в Зальцбурге. За столом развлекаются грубы­ми шутками; ко мне никто не обращается, потому что я все время молчу, а если говорю, то всегда с величайшей серьезностью, и тотчас после обеда ухожу к себе».

Из этого письма видно, что архиепископ ставил сво­их музыкантов на одну ступень с лакеями. Он смотрел на них как на своих рабов и, пользуясь их временем и искусством для своей личной выгоды, не только ничем не вознаграждал их, но даже лишал возможности кон­цертом или игрою в частных домах пополнить несколь­ко свои доходы. Бедные музыканты проживали свои по­следние гроши во славу своего повелителя. Моцарт спра­ведливо называет архиепископа зонтиком, заслоняющим его от мира. Он не смел выступить публично иначе, как в доме архиепископа или с его разрешения, которого никогда не получал. Ему пришлось отказаться от своего концерта, которого желала вся венская публика, а также от блестящего вечера у графини Тун, где присутствовал сам император. Моцарт с негодованием пишет отцу об отношении к нему архиепископа. Великий музыкант, чествуемый и признаваемый всеми, кроме того, кому он служил, не мог примириться с положением раба. Во вре­мя музыкальных собраний музыкантам предназначался самый отдаленный угол комнаты, где они сидели отдель­но от остального общества. Подобное обращение оскорб­ляло его достоинство как человека и как музыканта, тем более, что он представлял своей игрой и личностью глав­ный интерес этих вечеров.

Раздра­жение обеих сторон росло с каждым днем, и наконец, следующее обстоятельство подало повод к окончатель­ному разрыву. Архиепископ спешил отправить своих людей обратно в Зальцбург; это распоряжение расстраи­вало все планы Моцарта, собиравшегося пожить в Вене подольше, заручиться симпатиями публики и подгото­вить себе почву, при первой возможности навсегда из­бавиться от власти архиепископа: он искал себе учени­ков, намеревался дать концерт вопреки запрещению и, обеспеченный сбором, хотел остаться в Вене. Между тем архиепископ настаивал на скорейшем отъезде, при каж­дой встрече говорил Моцарту в лицо грубости и дерзо­сти, на которые тот по просьбе отца отвечал молчанием. Но вот однажды к нему входит посланный и передает приказание немедленно выехать. Моцарт, не успевший еще окончить всех своих расчетов, не мог исполнить та­кого нелепого требования, но собрал свои пожитки и пе­реехал к знакомым, отложив отъезд до приведения в по­рядок своих дел. Когда же он явился к архиепископу, тот, дав полную свободу своей ярости, обрушился на Моцарта с самыми площадными ругательствами и вы­гнал его вон. Моцарт не отвечал, считая унизительным для достоинства человека возражать на подобные речи; он ушел, весь трепещущий от сдерживаемого негодова­ния. Вечером он пошел развлечься в оперу, но вынуж­ден был уйти после первого акта и лечь в постель: «Я весь горел, дрожал всем телом и шатался на улице, как пьяный». Весь следующий день он оставался дома и до обеда пролежал в постели.

Жизнь в Зальцбурге наполняла его унынием, а отношение к архиепископу поддерживало в нем постоянное раздражение, что было противно его светлой душе.

Всякое действие, подобное поступку архиепископа носит в самом себе зародыши того наказа­ния, которым история карает своих преступников — веч­ного позора.

Великие люди, великие деятели являются представи­телями народного духа, выразителями эпохи; они — сама история. Им дана страшная сила двигать мир вперед, им дана бессознательная власть возвеличивать и унижать людей, так как уже одно соприкосновение с гением де­лает историческим самое незначительное имя. Друзья, понимавшие и лелеявшие гений, заслуживают глубокой признательности потомства; его враги — вечного прокля­тия. Архиепископ сам произнес свой приговор и занял то позорное место в истории, кото­рое ему подобает по заслугам!

ЖИЗНЬ В ВЕНЕ.

С переселением в Вену начинается новая эра в жизни Моцарта: он окончательно освобождается от влияния отца. является вполне самостоятельным и вступает в пе­риод самый зрелый и самый богатый творчеством.

Вена как нельзя более подходила к его характеру и вку­сам: в ее кипучей жизни театры чередовались с концерта­ми; сами венцы, живые, веселые, были наиболее подходя­щим обществом для подвижного и полного жизни Моцар­та. После Зальцбурга Вена казалась ему раем; он возлагал на нее самые блестящие надежды, которые, (увы!) не осу­ществились во всю его жизнь. Моцарт не мог получить в Вене того значения и того положения, которых заслуживал силою своего таланта. Император Иосиф очень любил му­зыку, сам играл на виолончели и ежедневно после обеда устраивал у себя музыкальные собрания, на которые никто не допускался, кроме участвующих. Главными рас­порядителями и душою этих вечеров были: камердинер Страк, игравший на виолончели, и, имевший неограни­ченное влияние на своего государя, придворный музыкант и «кумир» Иосифа — Сальери. Моцарт мечтал получить место придворного композитора, но Страк и Сальери оце­пили императора волшебным кругом, за черту которого никто не мог переступить. Как два цербера, охраняли они вход в свое святилище от вторже­ния опасного для них врага, так как понимали, что с появ­лением Моцарта владычеству их настанет конец. Они все­ми силами старались поддерживать в Иосифе вкус к лег­кой итальянской музыке, чтобы он не разочаровался в них самих, и так ловко вели интригу, что не допустили Мо­царта сделаться даже простым преподавателем принцев. Только под конец, когда, потеряв надежду приобрести подходящее для себя положение, Моцарт хотел оставить Вену. Чтобы удержать его, ему дали место придворного композитора с окладом в восемьсот флоринов.