ДЕТСТВО И ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ.

«Маленький волшебник», которым любовалась и восхищалась вся Европа, Вольфганг Амадей Моцарт родился 27-го января 1756 года в бедной семье придворного органиста и капельмейстера города Зальцбурга, Леопольда Мо­царта. Его отец, родом из Аугсбурга, происходил из семьи простых ремесленников-переплетчиков; в детстве своем он терпел большую нужду и тогда еще поставил себе целью добиться некоторого благосостояния.

В молодых годах он переселился в Зальцбург для изу­чения юриспруденции, но недостаток средств к жизни вынудил его поступить в услужение к графу Турну. Впо­следствии, когда обстоятельства несколько изменились, он стал заниматься преподаванием музыки и вскоре на­столько прославился как сведущий музыкант, от­личный скрипач и органист, что получил место придвор­ного органиста и капельмейстера.

Его жена, Анна-Мария Пертль, уроженка Зальцбурга, отличалась необыкновенной красотой, и в дни моло­дости муж и жена считались самой красивой и счаст­ливой парой в Зальцбурге. Непреклонный, несколько суровый нрав Леопольда смягчался веселостью и добро­душием его жены—двумя драгоценными душевными свойствами, которые маленький Моцарт всецело унасле­довал от матери. Кроткая, преданная, она благоговела перед своим мужем, во всем ему подчинялась и всю свою душу вложила в любовь к нему и детям. Из семерых детей в живых остались только дочь Ма­рия-Анна и сын Вольфганг, любимец и гордость мате­ри. Насколько мать была склонна к баловству, настоль­ко отец был строг и требователен. С раннего возраста занялся он воспитанием детей, приучая их к порядку и к неуклонному подчинению долгу. В то же время он ис­полнял роль няньки, укладывал Вольфганга спать, при­чем должен был непременно поставить его на стул и петь с ним песню, которую мальчик тут же сочинял на фан­тастические слова вроде: oragnia fiaga tafa. Затем Вольф­ганг целовал отца в кончик носа и обещал ему, что ког­да он вырастет большой, то посадит отца под стеклян­ный колпак, чтобы предохранить его от всего дурного, и будет постоянно держать его при себе в большом по­чете. Каждый вечер повторялась эта церемония, и толь­ко после нее мальчик спокойно засыпал. Так, под надзо­ром горячо любящего и боготворимого отца, лелеемый ласками матери, рос будущий гений, и в его чистой художественной душе на всю жизнь отразился свет его счастливого детства.

До трех лет Вольфганг ничем не отличался от обык­новенных детей: это был живой и веселый ребенок, с чрезвычайно нежной и впечатлительной душой: он постоянно спрашивал, любят ли его, и начинал плакать, если даже в шутку получал отрицательный ответ; он пла­кал также, если его чересчур хвалили. Все свои игры он любил сопровождать музыкой, и пока в этом единствен­но выражалась его музыкальность.

Сестра его Наннерль, как называли ее в семье, обна­ружила большие музыкальные способности, и когда ей минуло 5 лет, отец начал ее учить игре на клавесине. Первый урок, на котором присутствовал трехлетний Мо­царт, произвел на него такое сильное впечатление, что совершенно его переродил. Невольно припоминаются слова нашего великого поэта:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,—

Как пробудившийся орел.

Для Моцарта этот урок был божественным глаголом, который говорил о его назначении и указывал ему его путь на земле. С этих пор Моцарт забыл все свои преж­ние игры и всецело погрузился своей детской, но гени­альной душой в музыку. По целым часам стоял он у кла­весина, отыскивая разные созвучия, и хлопал в ладоши от радости, когда находил терцию или квинту. Отец по­пробовал показать ему маленький менуэт, и так как Вольфганг безошибочно его повторил, то отец решился начать с ним занятия музыкой.

Отец боялся слишком рано знакомить Вольфганга с правилами сочинения, но это не помешало маленькому композитору написать свой первый концерт, когда ему было всего 4 года. Однажды отец застал его за целой ки­пой нотной бумаги, на которую дождем сыпались кляк­сы. Эти кляксы мальчик спокойно вытирал рукой и поверх них писал ноты. На вопрос отца: «Что ты пи­шешь?»—он уверенно отвечал: «Концерт для клавеси­на; первая часть уже почти готова». К этому заявлению отец отнесся, конечно, с недоверием и смехом, но когда заглянул в бумагу и разобрался в этой массе клякс и нот, то слезы умиления и восторга выступили у него на гла­зах: перед ним лежал не исполнимый по трудности, но совершенно правильно написанный концерт! Дом Лео­польда Моцарта посещался местными музыкантами, ко­торые приносили ему свои сочинения и часто их вместе исполняли. Так, однажды один из них принес шесть сво­их новых трио. Сели их играть. Но не успели музыкан­ты разместиться, как явился маленький Моцарт со своей собственной крошечной скрипкой, полученной им в подарок, и предложил свои услуги. Услуги эти были от­вергнуты, так как Моцарт никогда не учился на скрип­ке. Оскорбленный музыкант залился горючими слезами. Чтобы утешить его, ему позволили сесть возле Шахтнера, его большого друга, и играть с ним вторую скрипку, «но так тихо, чтобы не было слышно».

Моцарт уселся. Шахтнер, как он сам рассказывает, за­метив вскоре, что он лишний, перестал играть, а маль­чик сыграл с листа все шесть трио. Тот же Шахтнер рас­сказывает, что у него была скрипка, которую Моцарт очень любил за ее мягкий, нежный тон. Шахтнер часто играл на ней у Моцартов. Однажды он пришел к ним и застал Вольфганга, занятого своей, только что получен­ной им скрипкой. «Как поживает ваша скрипка?»:— спросил он, продолжая играть, и затем, прислушавшись, сказал: «А знаете, ваша скрипка на полчетверти тона ниже настроена, чем моя, если вы ее не перестроили с тех пор». Шахтнер посмеялся, но отец, зная необыкно­венный слух своего сына, послал за скрипкой, и по про­верке оказалось, что мальчик был прав.

Почти до десяти лет Моцарт чувствовал непреодоли­мое отвращение к звуку трубы. Даже самый вид ее вы­зывал в нем такой страх, как будто ему показывали дуло заряженного пистолета. Желая отучить сына от такого нервного страха, Леопольд Моцарт попросил своего дру­га, трубача Шахтнера, затрубить изо всей силы в при­сутствии мальчика. Но при первых же звуках ребенок смертельно побледнел, стал опускаться на пол и, навер­но, лишился бы чувств, если бы Шахтнер не прекратил этого испытания. С этих пор отец не пытался больше приучать сына к звукам трубы, и со временем его отвра­щение к этому инструменту прошло само собой.

Ученье у маленького Моцарта шло очень успешно: всякому занятию, за которое он принимался, Моцарт предавался всей душой. Особенно нравилась ему мате­матика; он испещрял мелом стены, скамьи, пол и мог ре­шать в уме очень сложные математические задачи. Во время его музыкальных упражнений никто не смел по­дойти к нему с шуткой или даже просто заговорить с ним. Когда он сидел за фортепиано, лицо его делалось таким серьезным и сосредоточенным, что, глядя на этот преждевременно развившийся талант, многие опасались за его долговечность. В шесть лет он был настолько за­конченным артистом, что отец решился предпринять путешествие, чтобы показать и за границей искусство своих талантливых детей. Они отправились всей семьей, и сначала попытали счастье в Мюнхене, а затем, поощ­ренные необыкновенным успехом, в 1762 году отправи­лись в Вену. По дороге им пришлось остановиться в Нассау, где их пожелал слышать местный епископ, который за пять проведенных там дней, вместе с игрой, наградил их одним дукатом (3 руб.). Проезжая мимо одного мо­настыря, они зашли в него помолиться. Моцарт тем вре­менем пробрался к органу и заиграл. Монахи, сидевшие с гостями за трапезой, услыхав чудные звуки, побросали еду и гостей и в немом восторге столпились вокруг ма­ленького виртуоза. На границе гениальный ребенок так очаровал таможенных чиновников своей игрой и своей детской прелестью, что их пропустили без осмотра. В Вене их встретили как желанных знакомых гостей, так как слава о необыкновенных детях дошла туда раньше их. Можно сказать, что Вена положила начало их триум­фальному шествию по Европе. Тотчас по приезде они получили приглашение ко двору в простой, а не прием­ный день, чтобы можно было лучше ознакомиться с деть­ми. Император Иосиф был большой любитель музыки и отнесся к ребенку с живым интересом. Он подверг всестороннему испытанию талант и искусство мальчи­ка, заставлял играть одним пальцем трудные пассажи, велел закрыть клавиши салфеткой, но Моцарт и поверх салфетки сыграл так же безукоризненно, как без нее, так что в конце концов император прозвал его «маленьким колдуном». Но в этом маленьком колдуне скрывалось высокомерие великого артиста; он не любил играть пе­ред людьми, не понимающими музыки; если же прось­бами или обманом удавалось его уговорить, то он играл только пустые, незначительные вещи. И при дворе он остался верен себе: не соглашался играть ничего серьез­ного, пока наконец не позвали Вагензейля, одного из луч­ших композиторов и музыкантов того времени. «Теперь я сыграю вам концерт,— сказал он ему,— а вы мне пере­вертывайте страницы». С августейшими дамами Моцарт обошелся очень любезно: к императрице он забрался на колени и осыпал ее поцелуями; принцессе Марии-Антуа­нетте, тогда его ровеснице, он обещал руку и сердце в благодарность за то, что она подняла его, когда он упал на гладком паркете. Двор отнесся к маленьким артистам чрезвычайно ласково; примеру его последовали все бо­гатые, знатные жители Вены, и на Моцартов вместе с приглашениями посыпались деньги. Леопольд Моцарт остался доволен не только материальным и музыкаль­ным успехом своих детей, но вообще приемом и поче­том, с которым их везде встречали, а главное тем, что семейство его вращалось в таком изысканном, высоком обществе.