И Ленин, и Каддафи выступают против парламентаризма, считая его орудием эксплуатации народа, однако замену парламентам они предлагают разную. Ленин считает, что «выход из парламентаризма, конечно, не в уничтожении представительских учреждений и выборности . Представительские учреждения остаются, но парламентаризма, как особой системы, как разделения труда законодательного и исполнительного, как привилегированного положения для депутатов», существовать не должно. Более того он убежден, что «без представительских учреждений мы не можем себе представить демократии». Эти учреждения Ленин называет коммунами и считает, что «коммуна должна быть не парламентским учреждением, а работающим, в одно и тоже время законодательствующим и исполняющим законы», полностью принимая точку зрения Маркса по этому вопросу. Каддафи же придерживается гораздо более радикальных взглядов и не приемлет ленинской позиции. Он выдвигает лозунг «Никакого представительства от имени народа!» и считает, что «власть должна полностью принадлежать народу». Ливийский лидер отрицает и выборы, считая, что при выборах «наблюдается отказ от власти в пользу избранного лица, которое возносится над избравшими его людьми». И здесь опять было бы уместно рассмотреть мнение Бакунина на этот счет. Говоря оподобного рода представительстве, предлагаемом коммунистами, он пишет: «На этой фикции мнимого народного представительства и на действительном факте управления народных масс незначительною горстью привилегированных избранных или даже не избранных толпами народа, согнанных для выборов и никогда не знающими, зачем и кого они выбирают; на этом мнимом и отвлеченном выражении общенародной мысли и воли, о которых живой и настоящий народ не имеет даже малейшего представления, основываются одинаковым образом и теория государственности, и теория так называемой революционной диктатуры».

Итак, отрицая парламентаризм, Каддафи кардинальным образом расходится с Лениным во взглядах на представительские учреждения, причем в своей справедливой критике представительства позиция ливийского лидера снова очень близка к точке зрения Бакунина.

Таким образом, можно сделать вывод, что по ряду вопросов Каддафи сильно расходится с Лениным. Прежде всего, это вопросы диктатуры пролетариата, диктатуры одной партии (впрочем ливийский лидер отрицает партийную систему в принципе, независимо от количества партий называя ее диктатурой), вопрос представительства. Примечательно также, что, выявляя различия с коммунистической теорией, мы снова обнаружили явные сходства с анархизмом.

Несмотря на многочисленные сходства «Третьей мировой теории» Каддафи с идеями русских анархистов и фактически одинаковую критическую позицию по отношению к некоторым коммунистическим принципам, между ними имеются и некоторые различия.

Каддафи, подобно анархистам, отрицает любую власть, считая, что вся власть должна принадлежать народу. Но пути передачи власти народу он предлагает несколько отличные от предложений анархистов, хотя и здесь можно обнаружить некоторые сходства.

Если сопоставить взгляды Кропоткина и Каддафи на этот вопрос, то можно увидеть, что они оба по–разному трактуют федеративный принцип организации общества. Кропоткин выдвигает идею анархического коммунизма, когда все общество состоит из свободных союзов, которые взаимодействуют друг с другом посредством свободных соглашений, установленных «непосредственно, помимо всякого вмешательства центрального правительства, без законов, изданных для различных обществ»10. Выдвигается идея свободного союза общин между собою, организация общества снизу вверх: от семьи к нации. Каддафи также предлагает организацию общества на федеративной основе: «весь народ делится на множество небольших групп, называемых первичными народными собраниями… Каждое народное собрание избирает народный комитет, состоящий из нескольких членов . Всеобщее народное собрание избирает народный комитет, называемый Высшим народным комитетом, который составляют все секретари отраслевых высших народных комитетов». Надо также отметить, что помимо системы народных комитетов Каддафи предлагает институт народных конгрессов снизу доверху: от первичных на местах до Всеобщего народного конгресса в центре.

Из сказанного выше видно, что, несмотря на внешнее сходство, в идеях Кропоткина и Каддафи есть существенное отличие: ливийский лидер предлагает объединение всего народа в некие организации, в которых так или иначе сохраняется выборная система, что сам ливийский лидер считает несправедливым. Более того, абсолютно непонятна необходимость существования Высшего народного комитета и отраслевых высших народных комитетов, если они не меняют решения местных народных комитетов. Непонятно, зачем нужна эта мнимая централизация? Согласно «Третьей теории», их задачей «является контроль за исполнением решений первичных народных собраний». Но не совсем ясна необходимость такого контроля: если сам народ принял решение что–то сделать, то зачем контролировать, сделает он это или нет, тем более, что любой контроль так или иначе нарушает свободу. Каддафи, правда, говорит, отрицая представительство, что народ таким образом контролирует сам себя, но и здесь с ним можно не согласиться, ведь секретари всеобщих народных комитетов все–таки являются представителями народа, своеобразным меньшинством, контролирующим общество. У Кропоткина же нет ни слова о таком «контроле» над народом.

Таким образом, налицо разница между «Третьей теорией» Каддафи и анархическим коммунизмом Кропоткина. Эта разница в том, что Кропоткин не предлагает разделения народа на какие бы то ни было организации и создания неких структур, которые контролировали бы их деятельность, как это делает Каддафи, а говорит о союзе общин. И в этом «теория» Каддафи скорее ближе к ленинской идее власти советов, чем к анархическим принципам реальной власти народа.

Мы уже затрагивали эту проблему выше, однако попытаемся теперь рассмотреть ее более внимательно. Каддафи согласен с анархистами в том, что любой закон, придуманный отдельными представителями народа, несправедлив и олицетворяет собой диктатуру меньшинства. Он пишет, что «закон диктаторских орудий подменил собой естественный закон. Закон, созданный человеком, заменил естественный закон, критерии сместились». Считая это неверным, Каддафи приходит к тому, что «единственно правильным законом любого общества являются обычаи и религия или и то, и другое вместе». Ливийский лидер по–своему доказывает это. «Религия, – пишет он, – усваивает и включает в себя обычай. Большинство материальных мер наказания в религии откладывается до Судного дня, а большая часть предписаний излагается в виде проповедей, наставлений и ответов на вопросы. Это наиболее соответствующий человеческому достоинству закон. Религия предусматривает немедленное наказание только в крайних случаях, когда это необходимо для защиты общества». Каддафи объединяет понятия религии и обычая в одно целое, тогда как анархисты разграничивают их.

В первую очередь, хотелось бы рассмотреть понимание анархистами сущности любой религии. Бакунин на примере христианства раскрывает «истинную сущность всякой религиозной системы, представляющей собой обеднение, порабощение и уничтожение человечества в пользу божественности. Раз Бог – все, действительный мир и человек – ничто. Раз Бог – господин, человек – раб. Неспособный сам по себе найти справедливость, истину и вечную жизнь, он может достигнуть их лишь при помощи божественного откровения. Но кто провозглашает откровение, тот называет также проповедников откровения, мессий, пророков, священников и законодателей, вдохновленных самим Богом. А все они, раз признанные представителями божества на земле, в качестве святых учителей человечества, избранных самим Богом, чтобы направить человечество на путь спасения, должны пользоваться абсолютной властью . Рабы Бога, люди, должны быть рабами и Церкви, и Государства, поскольку оно освящено церковью». Бакунин говорит о власти Церкви и о связи ее с государством. Он развивает эту мысль, утверждая, что «все церкви, христианские и нехристианские, наряду со своей духовной пропагандой, вероятно, чтобы ускорить и укрепить ее успех, никогда не пренебрегали тем, чтобы сорганизоваться в крупные компании для экономической эксплуатации масс и их труда под покровительством и с прямого и специального благословения какого–нибудь божества; что все государства, которые при своем происхождении, как известно, были со всеми своими политическими и юридическими учреждениями и своими господствующими и привилегированными классами не чем иным, как светскими отделениями этих различных церквей, имели также своим главным предметом лишь ту же самую эксплуатацию на пользу светского меньшинства, косвенно узаконенного церковью». То есть Бакунин еще в XIX в. ставил под сомнение справедливость постулатов религии в качестве закона общества. Причем в данном случае нас уже в большей мере интересуют не взгляды на религию, не личные убеждения Бакунина или Каддафи (хотя известно, что первый приводит доказательства того, что Бога не существует, в труде «Философские рассуждения о божественном призраке, о действительном мире и о человеке», тогда как ливийский лидер во всех своих работах исходит из принципов ислама), а их отношение к посредникам между Богом и людьми – ко всевозможным религиозным учреждениям. Каддафи почему–то не говорит ни слова об эксплуатации масс церковью. Критикуя государство, он как бы не замечает этого, казалось бы, абсолютно явного диктата меньшинства. Ответ на вопрос, почему ливийский лидер обходит эту проблему, не так уж сложно найти, и дело тут не только в мусульманской правоверности Каддафи. Создавая «Зеленую книгу», он прекрасно представлял себе, что, критикуя религию, он едва ли найдет себе поддержку в воспитанных на исламских догмах ливийских массах. Именно поэтому, воспевая свободу, он не переступил этой «грани».