Богданов же определяет общество будущего - социализм - как целое, высший идеал, как некую сакральную ценность. Для него это "мировое товарищеское сотрудничество людей, не разъединенных частной собственностью, конкуренцией, эксплуатацией, классовой борьбой, властвующих над природой, сознательно и планомерно творящих свои взаимные отношения и свое царство идей, свою организацию жизни и опыта" [8, с. 349]. В этой интерпретации социализма подчеркивается отсутствие внутренних причин, механизмов, способных противостоять коллективистским ценностям. Здесь перед нами, скорее, функциональная описательная модель все той же статичной стационарной модели будущего социального общества, противостоящего в силу коллективизма времени и будущности с помощью неких, найденных однажды и закрепленных навечно механизмов.

И та и другая модель содержит в себе консервативное зерно, которое как бы воплощает вечность преднайденной формы и выступает как воплощение и будущем идеала общественного устройства, описанного безотносительно к исторической правде прошлого Ницше. "Я именно и могу, - пишет Ницше, характеризуя свою модель статичного стационарного общества, - только объяснить себе дорическое государство и дорическое искусство как постоянный воинский стан аполлоновского начала: лишь в непрерывном противодействии титанически-варварской сущности дионисического начала могло так долго продержаться такое упорно неподатливое, со всех сторон огражденное и укрепленное искусство, такое воинское и суровое воспитание, такая жестокая и беспощадная государственность" [11, с. 54]. Для Ницше Спарта-базовая модель, образец для конструирования своего бытийного архетипа, задающего образ, конструкцию некоей вечной модели общества и социального мироустройства, консервативно-традицио-налистски противопоставленных демократической или, говоря языком самого философа, дионисийской сущности Афин, античному либерализму (если можно так говорить о структура-открытого демократического полиса, каким Афины предстают в зеркале истории).

Шпенглер подчеркивает гиератический египетский характер своей монументальной концепции социализма, а Богданов - черты единства, общности, отсутствия внутренних центробежных, разъединяющих механизмов своей базовой модели социализма, что является как бы своеобразным "дополнением" концепции теоретика "прусского социализма". Но тот и другой, очевидно, имеют в виду общий базовый архетип социального бытия, описанный Ницше. Все эти модели предстают как бы исходящими из общего теоретического источника, имеющего в основе единое консервативное "зерно", построенное на идеях строгой коллективистской дисциплины, где индивид-часть и только часть целого, несводимая к нему. Целое превыше всего, единство и целостность как бы противостоят изменению и вечности.

По отношению к этой идее целостности, единства, тоталитарно-сакрального характера общества стушевываются, нивелируются, становятся менее различимыми как националистический характер прусского социализма Шпенглера. так и планетарный, общемировой характер социализма Богданова. Тем более что вскоре сам общемировой, интернационалистский характер социалистической модели последнего в силу нереализуемости, отнесенности в вечность будет как бы заземлен в тенденциях национал-большевизма, в теориях построения социализма в одной отдельно взятой стране. Это, по сути, доказывает лишь внутреннее сходство, внутреннюю логику как идеи прусского социализма, так и его брата-близнеца, антипода - российского социализма. В данном случае важна общая идеологическая установка на построение вечного социального организма, покоящегося на идеале "третьего пути", как бы исключающего ддонисизм. т.е. изменение и развитие самого "бытийного" социального архетипа.

И если ранее традиционно было принято отделять социализм истинный, "научный" от социализма консервативного, который как бы стремится перехватить социалистические лозунги и идеалы, включить их в общее русло консервативной теории, то выявленное сходство самой традиционалистской базовой модели, лежащей в основе как консервативно-тради-ционалистской. так и социалистической идеологии, позволяет объединить их в общее русло социальных утопий, опровержением которых и стала во многом трагическая история XX века. Эта история ознаменована противостоянием двух государств-империй, построенных на едином традиционалистском основании, на теории "вечного возвращения того же самого" Ницше, на теории, не верифицируемой и не имеющей иной интерпретации, кроме самой по себе жестокой биологической модели существования социальной формы в ее инобытии, формы биологической, только в таком виде обретающей "онтологическое существование".

Весь "эсхатологизм" концепции социализма как формы обретения "земного рая" - самоопровержение. Поскольку возвращение "бытийного архетипа", провозглашенное как смысл и цель социалистической доктрины, является своеобразной формой невозвращения бытийной, родовой сущности индивида, он сводится, редуцируется к биологическому субстрату, поставленному в жесткие рамки вне биологических - социогенных - традиций и правил, навязанных извне и принуждающих его жить по принципам, в которых как раз и отрицается его родовая, природная сущность. Остается лишь безликий индивид, член, термит, пчела единого целого-муравейника, улья, зоны и т.д.

Противопоставленный либеральной концепции человека как атомарного, частного, осуществляющего свои цели индивида, новый тип человека-муравейника, 'фаустовской души" и "марсианских хроник" Богданова всецело подчинен идее целого, являясь своеобразным, но динамичным "винтиком", элементом в целом. Он - продукт заданных извне обстоятельств, ритуалов и традиций, материал, глина, которую формуют для создания самого идеала нового общества, выбравшего "третий путь". По словам Шпенглера. это «высшая порода людей, которая благодаря своему превосходству в воле, знании, богатстве и влиянии, воспользуется демократической Европой как послушнейшим и подвижнейшим орудием, чтобы взять в свои руки судьбы земли и как художник работать на материале "человека"» [10, с. 535].

Сходная постановка проблемы отражается и в подходе к этому "материалу человека" у Богданова, несмотря на весь, казалось бы, демократический пафос предлагаемых им коллективистских взаимоотношений: "С выступлением на сцену широких масс устранение того или иного работника - факт совершенно ничтожный по своему значению для дела в целом" [8, с. 110]. Или другое его высказывание: "Товарищ выбыл из строя, товарищ погиб - первая мысль, которая выступает на сцену - это как заменить его для общего дела, как заполнить пробел в системе сил, направленных к общей цели" [8, с. 69]1.

Мораль, стоящая по ту сторону общечеловеческой заповеди добра и зла с ее требованием "не убий", в этой новой морали социалистического муравейника оказывается преодоленной во имя неизменности целого, для которого можно и нужно пожертвовать частью, тем более что каждый член такого муравейника взаимозаменяем. Более того, во имя жизни этой целостности, социалистического рая вводится своеобразная иерархия, касты, ранги, дифференцирующие индивидов по их месту, роли и значению в обществе. Одними можно безжалостно по соображениям высшей целесообразности жертвовать, даже если их миллионы, другим же должно быть обеспечено право на бесконечно долгое продление жизни путем "палигенезии крови". Эту теорию со всей серьезностью обдумывал Богданов.