Революция и термидор конца ХХ века

Понятия "революция" и "термидор" использовались отечественными политиками и обществоведами применительно к 90-м годам, при этом они оказывались наполненными противоречивым, порой взаимоисключающим содержанием. Политики и обществоведы либеральной ориентации определяли современную российскую революцию, под которой в первую очередь понимаются события августа 1991 г., как буржуазно-демократическую, а чаще просто как демократическую, и давали ей сугубо положительную оценку. С иной оценкой выступали представители противоположного лагеря. Острые споры вызывают и события, последовавшие за августовской 1991 г. сменой общественно-политического режима в России, которые я считаю возможным обозначить как термидор. Прежде чем приступить к характеристике современной российской революции и термидора, целесообразно уточнить, что понимается под этими определениями, поскольку и в этом вопросе налицо серьезные разногласия.

Относительно понятия "революция" разногласия не столь существенны. Чаще всего под ней понимается коренное или радикальное изменение общественно-политического строя, типа политической власти или режима. Историки при этом предпочитают пользоваться социально определенными понятиями, например, "буржуазная" или "социалистическая" революция, а политологи и социологи более общими понятиями типа "левая" и "правая" революции. Разногласия такого рода вполне устранимы, ибо понятно, что "левые" революции направлены на смену или расшатывание буржуазных общественных основ, а "правые" революции преследуют цель утверждения или упрочения капиталистического строя. Более серьезны расхождения в понимании сути термидора.

В марксистской мысли термидор трактовался как контрреволюция. Классическим образцом термидора признавался антиякобинский переворот во Франции в 1794 г. Большинство марксистов, как и в целом авторов левой ориентации, применяли термин "термидор" только в отношении действий буржуазии, пресекавшей народные революции. Со временем часть марксистских и в более широком плане левых авторов стали применять термин "термидор" и в отношении "прерывания" социалистической революции. Так, Лев Троцкий и его последователи под "термидором" понимали "перерождение" большевизма в 20-е годы и антидемократические действия Иосифа Сталина, приведшие к узурпации им власти в СССР. Термидор означал разрыв с Октябрем 1917 г., т.е. контрреволюцию.

В немарксистской литературе, использующей понятие "термидор", его толкование отлично. Под термидором понимается присвоение результатов революции, концентрация и консолидация экономической и политической власти в руках новых элит. Термидор обнаруживает как разрыв, так и преемственность с революцией, ее результаты не отменяются вообще, а используются в собственных интересах элитами.

Представляется, что историческим реалиям соответствует вторая трактовка. Возьмем, например, французский термидор конца XVIII в., признанный классическим образцом как в отечественной, так и в мировой историографии и давший название явлению. Факты свидетельствуют, что термидорианцы, подавившие якобинскую власть, сняли ограничения с капиталистического накопления и попытались в максимально полной мере восстановить свободную конкуренцию и рыночное ценообразование. В политической сфере они пресекали не только эгалитаристские устремления "низов", но в еще большей мере попытки монархической реставрации. В целом их позиция заключала стремление избавить Францию от якобинского эгалитаристского наследия и вернуться к "чистым" либерально-буржуазным образцам, в гораздо большей мере, чем якобинская программа, соответствовавшим принципам 1789 г. Термидорианская политика способствовала концентрации власти в руках и в интересах буржуазных элит, посчитавших исчерпанными свои обязательства перед народом. Она может быть определена не как контрреволюция, а как нормализация буржуазного миропорядка, который объективно и стоял на главном месте в повестке революции. То, что для этого пришлось пожертвовать политической демократией и тем более социальным эгалитаризмом, с точки зрения буржуазного миропорядка было явлением второстепенным.

Другой вариант термидора был продемонстрирован Американской революцией конца XVIII в. В 1787 г., через 11 лет после начала революции, американская элита предприняла мощную и успешную попытку консолидации государственно-политической власти в своих руках. Выработанная ею и одобренная необходимым большинством штатов федеральная Конституция пресекала или резко ограничивала "перехлесты" политической демократии и тенденции социального эгалитаризма. Но и американский термидор означал не контрреволюцию, а нормализацию буржуазного миропорядка, приведение революционных установлений в соответствие с интересами тех элитных групп, которые участвовали в революции и благодаря ей закрепили господствующие позиции в экономике. Американский термидор был гораздо мягче французского, ибо элита США сочла возможными и необходимыми разнообразные компромиссы с неэлитными слоями белого населения, что подвело под буржуазный миропорядок весьма прочную социальную базу. Конституция США, бравшая под особую защиту экономическую свободу и право собственности, одновременно утверждала принципы разделения властей, сдержек и противовесов, правовое государство, как и политические свободы. Элита придала ей форму "общественного договора" с нацией, который налагал на правителей и управляемых взаимные обязательства. То есть американский термидор не столько ущемлял демократию, сколько отдавал ее под контроль элиты.

Обратимся к примеру термидора из отечественной истории, к периоду, последовавшему за Октябрем 1917 г. Октябрь 1917 г. был уже не буржуазной, а противоположной ей по духу "левой", эгалитаристской революцией. Провозгласив в момент своей кульминации лозунги "Землю крестьянам!", "Фабрики рабочим!", "Власть Советам!", обеспечившие тесную смычку большевистского руководства с народом, революция затем стала все более тяготиться взятыми обязательствами и уже в 20-е годы практически отреклась от них. Революция сменилась термидором, означавшим консолидацию и концентрацию власти в руках политической элиты, оформившейся из "переродившихся" вождей революции и сложившейся уже после нее партийно-государственной номенклатуры. Но и российский термидор трудно назвать контрреволюцией, поскольку он означал не только разрыв, но и преемственность с эгалитаристскими социально-экономическими нормами большевизма. Другое дело, что эти нормы находились теперь во власти партийно-государственной элиты, которая во все большей степени обнаруживала тенденцию "нормировать" не себя, а народ.

Эти примеры, которые могут быть легко умножены, позволяют определить термидор как консервативную фазу революции, сосредоточивающую власть в руках новых элит. В этом его отличие от реставрации, которая, в отличие от термидора, и может быть названа контрреволюцией. Вышесказанное свидетельствует, что термидор выступал в качестве закономерности революционных эпох. По крайней мере, трудно привести хотя бы один пример, свидетельствующий о том, что революции, "левые" или "правые", обещавшие всеобщее счастье, воплощали свои идеалы в жизнь. Термидор подтверждает выводы Гаэтано Моска, Роберта Михельса, Вильфредо Парето, Райта Миллса и многих других политологов и социологов ХХ в. о разделении общества на классы управляющих и управляемых, как бы ни маскировалось это разделение в идеологии управляющих. Другое дело, что отношение между термидором и демократией неоднозначно: "жесткие" термидоры подавляют ее, а "мягкие" сохраняют, выстраивая всевозможные компромиссы между элитами и массами, сохраняя возможность для пересмотра и обновления "общественного договора". При либерально-демократическом режиме возникают модели "демократического элитаризма", "открытых элит", демократические формы расширяются и увеличиваются, налагая на элиты новые обязательства. Расширение демократии редко происходит по доброй воле элит, а чаще всего требует усилий со стороны народа и гражданского общества, требуя их постоянной политической активности и зрелости.