5.Поздняя лирика Гете.

Все, что мы знаем из лирики предыдущих эпох, включая сонеты таких гигантов, как Шекспир и Данте, по большей части «повествует» (трезво, или, напротив, риторически приподнято) о душевном состоянии поэта - в канонических формах, созданных веками и поколениями. Я уже не говорю о большинстве английских и французских современников Гете, редко и с большим запозданием выходивших за пределы рассудочной культуры слова восемнадцатого века. То, что отличает лирику Гете от его великих и малых предшественников - это повышенная отзывчивость на мгновенные, неуловимо-мимолетные настроения; стремление - словом и ритмом отображать живое биение собственного сердца, сраженного необоримой прелестью видимого мира, или же охваченного любовью, гневом, презрением – безразлично; но, сверх и прежде всего, способность мыслить и ощущать мир как неустанное движение и как движение же воссоздавать его.

Этот новый строй поэтического мышления, и, соответственно, новый лад культуры слова не мог бы осуществить поэт, не будь он не только «живописцем в литературе», по собственному выражению Гете, но и «музыкантом в литературе», не умей он вовлекать в гениальную круговерть поэтического творчества то, что было названо «экспрессивно-музыкальной стихией», добытой слухом, но не зрением.

Конечно, « музыка в поэзии», «музыкальность поэзии» отнюдь не совпадает с музыкой в обычном ее понимании, равно как «живопись в литературе» никак не живопись как таковая - это только необходимые метафоры большого познавательного значения. Но Гете, так явственно ощущавший соприсутствие «музыкального» начала в иных своих стихотворениях, не раз говорил, что они могут быть поняты читателем, только если тот будет напевать их, хотя бы и про себя. С этим высказыванием поэта можно, конечно, и не соглашаться. Но верно то, что Гете нередко сочинял стихи в расчете на то, что к ним напишут музыку.

Слух был для Гете чуть ли не столь же нужным органом восприятия (наряду со зрением) - и притом не только в поэзии, но и в прозе.

Будучи врагом назидательности, Гете в последние годы несколько отступил от этого принципа в стихотворных изречениях. Однако от дидактической поэзии его изречения отличаются шутливым тоном, в котором чувствуется влияние народных юмористических произведений. Вместе с тем сатирические мотивы изречений продолжают линию, начатую «Ксениями». Впрочем, «Ксении» получили непосредственное продолжение в цикле «Кротких ксений», названных так потому, что они были направлены не столько против отдельных противников, сколько против некоторых отрицательных явлений жизни вообще.

Отличного мнения

Все мы

О боге:

Он ни у кого не стоит на дороге.

Или:

Ипохондрик не излечится

Пока

Жизнь не даст ему

Хорошего пинка.

_

Познай себя .

Какая польза в том?

Познаю,

А куда бежать потом?

_

Чтобы познать других, -

Два средства есть:

Одно - насмешка,

А другое – лесть[14].

Из «Кротких ксений»:

Здесь худший из поэтов погребен:

Того гляди, опять воскреснет он!

Все эти изречения, и многие другие проникнуты искрометным добродушно-ироничным, но порой и жалящим юмором. Помимо этого меду строк можно прочесть невидимую на первый взгляд горечь по поводу окружающего несовершенства.

Удивительна гетевская лирика последних лет. Кроме великолепнейших поэтических жемчужин «Западно-восточного дивана», в 1823-1829 годах появляются чудесные образцы гетевского лиризма, уже не окрашенного восточными мотивами. Такова, например, «Мариенбадская элегия» (1824), занимающая совсем особое место в творчестве великого писателя, удивительный отклик семидесятипятилетнего старца на свою любовь к семнадцатилетней Ульрике фон Левецов, на которой Гете даже хотел жениться, но, вопреки радужным надеждам, все закончилось разрывом, пережитом Гете весьма трагически. Стройные стансы этой элегии дышат неподдельной страстью. Они поистине написаны человеком, стоящим над бездной, где «жизнь и смерть в борении жестоком»!

Ты видишь – там, в голубизне бездонной,

Всех ангелов прекрасней и нежней,

Из воздуха и света сотворенный,

Сияет образ, дивно сходный с ней.

Такою в танце, в шумном блеске бала,

Красавица очам твоим предстала.

Элегия насыщена тем, что вкладывали в свои произведения романтики – чувствами, внутренним миром человека.

В последнее десятилетие своей жизни Гете создал несколько замечательных образцов философской лирики. Таковы «Первоглаголы. Учение орфиков», стихотворения "Все и ничто», «Одно и все» и «Завет». О двух последних несколько подробнее.

Первое из них повторяет давний мотив «Ганимеда» – стремление отдельного существа слиться с природой, с вселенной. Но мотив значительно осложнен: «душа вселенной» («связующая всю природу в единый . организм», пронзая все существо человека, дает ему («частице всеобщего») возможность дознаться, каков «план» космического поступательного пространства, иными словами: какова разумная цель исторического бытия человечества. Чем более деятельность человека соответствует творческому замыслу «мирового духа», тем в большей степени он бессмертен. Предвосхищая конечную цель творения, он не только пассивно сливается с вселенной, но и продолжает активно жить в ней, участвуя и после смерти в осуществлении «плана» мироздания, в качестве «великой энтелехии» (неделимой сущности). Напоминает фаустовские мотивы, не так ли? Только в свете данного рассуждения получает должное значение и заключительное двустишие:

И все к небытию стремится,

Чтоб бытию причастным быть.

Когда Гете узнал о том, что эти строки начертаны золотыми буквами на стене зала заседаний Берлинского общества друзей естествознания, он счел необходимым откликнуться на «эту глупость» стихотворением «Завет». Оно построено как бы на обратном тезисе: «Кто жил, в ничто не обратится!». Но, по существу, это стихотворение лишь поясняет ход мысли в «Одно и все». Неизменность вечных законов вселенной является залогом того, что человечество буде все более приближаться к их познанию. Строки:

Воздай хваленья, земнородный,

Тому, кто звездам кругоходный

Торжественно наметил путь .[15] –

относятся к Копернику, проникшему в важнейший закон мироздания, а не к богу.

Подобно тому, как планеты вращаются вокруг солнц, светилом «второго бытия», вокруг которого вращаются нравственные усилия человечества, является «взыскательная совесть», нравственный долг, следуя которому, человечество приближается к искомому гармоническому порядку. Только не забывая об этих двух открывшихся человеку истинах ( познавательного и нравственного порядка) можно довериться чувствам как орудию познания, познавать внешний мир через мир внутренний, общество через его отдельного члена и человечество через одного человека; лишь при таком условии обманы сменяются победой. Все, что человек делает не в соответствии с этими двумя истинами - неплодотворно ( отсюда – «Лишь плодотворное цени!») и наоборот, там, где человек руководствуется ими,

В ничто прошедшее не канет,