Лишь после того как титан начинает осознавать собственную причастность к человеческой семье и готов взвалить на свои могучие плечи страдания всех, Прометей обретает черты истинного героя. Терпевший одну неудачу за другой в своих попытках созидания утопии, Прометей лишь в заключительных актах драмы постигает, что насилие неспособно преобразовать мир, сотворенный деспотией, в прекрасное царство справедливости и свободы.

Шелли в «Освобожденном Прометее» по его собственному признанию, как и прежде, одержим «страстью к преобразованию мира»; однако идет он к этой цели более сложным, чем прежде, путями: объявляя дидактику несовместимой с истинной поэзией, он стремится воздействовать на читателей не столько прямым выражением своих идей, сколько красотой поэтических образов. Он убежден, что, «покуда душа не научилась любви, восхищению, вере, надежде и стойкости, рассудочные моральные принципы останутся всего лишь брошенными в дорожную пыль семенами, которые путник бездумно топчет, хотя они принесли бы ему жатву счастья»[6].

Герой Шелли — пророк и борец, гуманист-просветитель, спасающий от гибели «проявления божества в человеке» и преобразующий мир в согласии с законами природы и гармонии[7].

Мир в драме есть «воплощение Света и Любви». Сатурн приходит на смену вневременным, вечным формам и привносит в мир время — «завистливую тень»; поэтому он сам есть ступень временная, преходящая. Жизнь людей на этой ранней ступени, хотя и счастлива, напоминает скорее растительное, то есть лишенное самопознания, существование. На языке поэтических образов смена Сатурна Зевсом означает смену одной ступени развития другой, более высокой. Прометей, видя преимущества Зевса, вручает ему власть во вселенной с единственным условием — «не ущемлять свободы человека». Зевс, однако, обманывает ожидания Прометея — превращается в самодержца, не знающего «ни веры, ни любви, ни долга»:

И на людей обрушились несчастья:

Работа, голод, раны и болезни

И неизвестная дотоле смерть;

И стужа не по времени и зной

Погнали бедные их племена

Искать укрытия в каменных пещерах

И он вселил в пустынные сердца

Безумие и жажду мнимых благ,

И недовольство — и в людских берлогах

Пошла междоусобная борьба.[8]

Прометей — не только бунтарь и тираноборец, но и «спаситель и опора страждущего человека. Примечательно, что едва ли не самым страшным испытанием для прикованного к скале Титана становятся не телесные его страдания, но духовные муки, которые причиняет ему видение распятого Христа.

Все явления мира подчинены законам Судьбы, Времени, Случая, Изменчивости, кроме нескончаемой любви. Понимание ее как первоосновы бытия, как движущей силы жизни проходит через всю драму. Прометей, отказавшись от проклятия Зевсу, становится в изображении Шелли активным участником действия — он внушает океанидам любовь, которая ведет их к пещере Демогоргона и тем самым открывает путь для освобождения от тирании. Образы океанид — Ионы, Пантеи, Азии — играют в драме Шелли роль образов-символов и представляют собой персонифицированные идеи любви. Можно предположить, что каждая из океанид соответствует одной из ступеней в трехчастной временной структуре универсума, изображенного Шелли; Иона олицетворяет зарождающуюся любовь, свойственную прошлому Золотому веку Сатурна, Пантея — земную любовь в разделенном мире, Азия — высшую духовную любовь, которая может быть достигнута только в будущем. Она манит Прометея своей величавой красотой, помогает ему переносить страдания, освещает ему путь к грядущему Золотому веку.

«Освобожденный Прометей» есть утопия счастливого будущего, путь к которому, по мысли поэта, долог и труден, исполнен мук и потрясений, требует героического терпения и мужественного противостояния злу и лежит через духовное возвышение человечества. Космической грандиозности сюжета драмы, благородству исповедуемых в ней идеалов соответствует возвышенный строй поэтической речи. Язык «Прометея» приподнят над обыденным уровнем благодаря напряженной эмоциональности и концентрированной, порой даже избыточной образности. Поэтическая речь Шелли порывиста и стремительна; она отражает динамизм и диалектичность его восприятия мира.

Глава 6. Черты идеализма в «Эпипсихидионе» и «Адонаисе»

Концепция тождества любви и красоты положена в основу поэмы Шелли «Эпипсихидион». По-гречески название поэмы означает «душа моей души». Она была написана в феврале 1821 г. и опубликована летом того же года. По законам романтической эстетики это — одновременно произведение обобщенно-философское, о природе и назначении любви и в то же время — страстное признание, исповедь и мольба о любви. Поэма кончается гимном одухотворенной чувственной любви, которая облагораживает, возвышает и позволяет тому, кем она владеет, познать не только возлюбленную, но благодаря обретенному в истинном чувстве второму зрению расширить границы своего восприятия так, чтобы оно охватило бы и тайны вселенной. Из платоновского диалога «Пир», который Шелли перевел, он заимствовал идею о любви как примирительнице противоположностей, гармонизирующей духовные и физические начала, заимствовал сравнение любви с музыкой и, наконец, отождествление любви и красоты[9].

Проникновение в философию любви, подсказанное Платоном и его позднейшими толкователями, восприятие любви как сильнейшего из доступных смертному чувств, как таинства, приобщающего к наслаждению не только чувственному, но и духовному, неотделимо в поэме от личных переживаний.

В «Адонаисе» (1821) герой не со святыми свят, а среди бессмертных занимает принадлежащее ему по праву место: его дух, как негасимая звезда, будет сиять отныне из глубин вечности. Образ его—не часть мифа о добром гении-хранителе, а воплощение веры поэта в могущество человеческого духа, способного попрать самое смерть.

Заглавная мысль Шелли, изложенная в «Адонаисе», как и вообще философия романтической эпохи, развивалась в сторону идеализма. Шелли не разделял христианской веры в бессмертие души, но не хотел удовлетворяться и простым признанием смертности человека, дух которого проникает в тайная тайных природы, создает прекрасные произведения науки и искусства. «Поскольку поэт, — писал он вскоре после окончания «Адонаиса», — обязан посвятить себя служению идеям, возвышающим и облагораживающим человечество, пусть ему будет дозволено высказать догадки» относительно будущего, к которому нас влечет неугасимая жажда бессмертия. До тех пор, пока не могут быть предложены доказательства более веские, нежели софизмы, лишь компрометирующие идею, самое желание бессмертия должно оставаться единственным подтверждением того, что вечность есть удел всякого мыслящего существа». Шелли верит, что Адонаис, умерев, ожил; его дух устремился к вечным источникам света и истины, тогда как живые — мертвы

Глава 7. Роль од в формировании поэтического идеала Шелли

Философская «Ода к небесам» (1819) состоит из обращения трех духов к небесам. Они по-разному оценивают небо в соответствии с различными сторонами философской мысли Шелли, выражая и преклонение перед божественной его природой, и понимание его как порождения ума человеческого и как независимую от него материальную реальность.