Сейчас, когда правящая элита именует свою авторитарную политику высоким словом «демократия», она тем самым лишает данное слово высокого статуса, и термин перестает быть тем, чем он являлся ранее. У понятия трансформируется значение, и теперь оно, это значение, можно спокойно отождествить со значением понятия «тоталитаризм» или «авторитаризм». Стало быть, в контексте политики «Единой России» тоталитаризм и демократия – суть одно и то же. Только хитрость заключается в том, что масса об этом не знает. Она знает первоначальные значения данных понятий, но ей и невдомек, что когда «партия» пользуется методами первого, а называет свою политическую деятельность вторым, она эти значения отождествляет, проводит между ними знак равенства, превращает их в синонимичные понятия, но, самое главное, никогда не говорит об этом, никогда не обозначает данной деятельности в словах, а предпочитает пользоваться терминологией второго понятия. Это и есть политика молчания, точнее, сокрытия истины. Это политика замалчивания своей сущности, и эта сущность находится под щитом мнимого отстаивания справедливости и свободы (голоса, слова, печати и т.д.). Это политика лжи. «Каждому гарантируется свобода мысли и слова»[37], – написано в Конституции (ст. 29), но эта гарантия есть лишь в теории; на практике же мы видим обратное. «Никто не может быть принужден к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них», – повествует та же статья основного закона РФ, но таковое принуждение не только активно практикуется, но и вполне легитимируется власть держащими. В данной статье Конституции также говорится о гарантии свободы массовой информации и запрещении цензуры, что в том числе выполняется во многих аспектах вплоть до наоборот. Да и вообще, конституционализм как система сдержек и противовесов надломлен…

А, собственно, что может быть важнее свободы? Древнегреческий философ, самый известный представитель кинической школы, Диоген Синопский, считал, что самым прекрасным у людей является свобода слова. Мы же, упомянув здесь Диогена, скажем, что не столько свобода слова как частный элемент свободы вообще, а сама свобода является наивысшей ценностью. Разве без нее человек не утрачивает самого себя? И разве нет необходимости в свободе на более глобальном уровне, нежели индивидуальный, – на общесоциальном? Уровень развития общества определяется количеством свобод, которыми обладают его члены. Эрих Фромм к путям так называемого бегства от свободы приписывает подчинение вождю и вынужденную конформизацию[38]. Д.А. Леонтьев вообще называет конформизм противоположностью свободы[39]. Кен Уилбер, ссылаясь на исследования, Кольберга, Болдуина, Дьюи и Пиаже, говорит, что индивид начинает свое развитие как аморальный и эгоцентричный («правильно то, чего хочу я»), затем переходит к социоцентризму («правильно то, чего хочет группа, вождь, страна»), после чего переходит к постконвенциональной стадии (собственно чувство справедливости); конформизм здесь присутствует именно на второй – социоцентрической – стадии, которая не является пределом развития (третья, кстати, тоже не предел)[40]. Значит, повальная конформизация – это всего лишь застревание на далеко не самом высшем этапе психического развития, это недостаток развития. И что мы видим сейчас? Как раз то самое подчинение и конформизм – вынужденный, надо добавить. Но вынужденный для кого? Естественно, не для большинства, не для представителей конформной серой массы, которых-то ее представителями трудно назвать; она, эта масса, нерасчленима на отдельные элементы, на личности, ее составляющие, она едина в своем безличии. Она состоит из утративших свое «Я» элементов, которые вместо сохранения своей уникальности предпочитают превратиться в часть большого и сильного целого, а на самом деле просто растворяются в нем, в этом аморфном тумане безличия. Мы, опираясь на слова Фромма, говорим о вынужденном конформизме не для нее, не для массы, совсем нет, хотя ее тоже вынуждают, но она этого не осознает и считает, что, прогибаясь перед декретами и уставами единоросских деятелей, поступает в соответствии со своей позицией. А на самом-то деле у нее нет никакой позиции; массовое явление беспозвоночных. Мы говорим о вынужденной конформизации для нас, отступников, не желающих мириться с жестокой авторитарной политикой «Единой России» и прочих выскочек, узурпирующих власть и самоутверждающихся посредством безличия массы.

М.Ю. Токарева и А.И. Донцов разделяют конформность на внешнюю и внутреннюю. Первая – это демонстративное подчинение навязываемому мнению с целью заслужить одобрения или избежать порицания. Вторая – действительная личностная идентификация с довлеющей группой, принятие ее позиции как своей[41]. В контексте нашего исследования имеет место как тот, так и другой тип конформности. Естественно, единороссы запугивают людей для того, чтобы выработать у них внешнюю конформность. Но запугивать приходится тех, кто не проявил внутреннего конформизма. Ну а насчет внутреннего… Еще можно понять человека, который вступил в корпорацию ради сохранения работы и дохода (хотя вряд ли такие достойны уважения) – он остается при своем мнении, но вместо его выражения отстаивает абсолютно противоположную позицию. Выгода, пресловутый меркантилизм, сугубо материальные потребности – все это заставляет человека поступиться личными убеждениями. Однако такие успехи оборачиваются личностными потерями. Хотя кого я напугаю такими фразами? В наше время мало кто руководствуется своими личными интересами, повальное большинство готово продаться куда угодно – лишь бы карман был полон. Когда две большие собаки дерутся, маленькая сидит себе в сторонке и посматривает. И вот побеждает одна собака, и эта маленькая перебегает на одну сторону, а когда начинает одерживать верх другой клыкастый гигант, она незамедлительно перебегает на другую сторону. И стоит только кому-то одному из этих двоих выйти победителем, и мелкая шавка сразу бежит на своих коротких лапах за поверженным, при этом гордо задравши голову вверх в попытке выдать себя за победителя. И таких беспринципных шавок, которым чужда любая идеология (заиметь сильного покровителя и набить брюхо – вся их идеология) полно как среди обычного люда, так и среди всяких чиновников. На них и держится описываемая система. Их благородство – в лицемерии, их благость – в коленопреклонении перед вышестоящим (таким же, как и они) идолом. Их «добродетели» не заслуживают почета и уважения; единственная им награда – удары молотом. Странно, что руководители властной корпорации не боятся того, что их конец может прийти не от рук оппозиции, а от рук своих же партийцев, которые воспитаны на лизоблюдстве и унизительном преклонении. Некоторые из партийцев отлично понимают суть происходящего и в глубине души ненавидят своих кормчих, но ничего не делают, боясь потерять последний кусок. И стоит только лидерам споткнуться, как их подопечные перестанут быть таковыми и, воспользовавшись моментом, ополчатся против них же.

«Чтобы сохранить в чистоте душу и совесть, лучше страдать от острого несогласия с несправедливостью, чем воспринимать ее равнодушно»[42], – замечает С.М. Пеунова. Стремление к выгоде любой ценой, готовность идти на соглашения и компромиссы с бесчестными, но богатыми, людьми – ни что иное, как проституция. Только торгуют здесь не материальным телом, а идеальным. Голос, свобода выбора, совесть и честь перестали быть ценностями тогда, когда стали продаваться. Нечистоплотных людей, готовых пойти на что угодно ради власти и денег, в нашей стране хватает. Именно поэтому нам приходится терпеть унижения со стороны вышестоящих. Однако любой продавшийся начальник, каким бы счастливым от своего продажного положения он ни был, должен и обязан терпеть те же самые унижения со стороны того, кому подчиняется он сам. Игра с двойными правилами: перед нами – простыми гражданами – он высокомерно задирает нос, а перед своими благодетелями преклоняет колени. Это одновременно и трагично и смешно. Ожиревшие узники нечистой совести. Государственная репрессивность создает подавляемого человека (чиновника среднего звена), который, в свою очередь, продолжает конституировать отношения принуждения.