Все же, как же выгодны шейху те трагические события, которые произошли и происходят в стране! Они заставляют власть вновь опереться на племенных вождей, увидеть в них, а не в совершающей «глупости и мерзости» молодежи, едва ли не свою единственную в настоящее время опору. Шейх в полной мере осознает свою сегодняшнюю причастность к этой власти. Он в полной мере готов послужить ей, положив предел «распущенности» молодых людей. Возрождение политической роли вождей племен? Это предположение не лишено своего рационального начала. Даже если, как отмечал саудовский автор, саудовское правительство всегда «признавало существование племени в качестве структурной единицы социума», все же, по словам этого автора, «племена важны только потому, что исполняют в национальном обществе некоторые социальные и хозяйственные функции». В свою очередь, подчеркивал он, «вожди племен» играют «некоторую роль» только при «решении возникающих внутри их племен конфликтов или вражды». При этом любая попытка их самостоятельной деятельности ограничена «всеобъемлющим контролем со стороны государства».

Однако теперь шейху бану Гамид (как и другим племенным нотаблям), конечно же, в жестких рамках государственного контроля, предоставляли, казалось бы, навсегда утраченную возможность воскресить представления и нормы прошлого. Он вновь мог быть политической фигурой – следить, доносить, шантажировать – от его усердия и умения восстановить «господство» над племенем едва ли не зависела судьба саудовского государства. Так восстанавливалась ситуация патриархального прошлого, которое, кстати, никуда и не уходило. Это прошлое присутствовало в государственной «заботе» о благосостоянии Эль-Бахи, в повторном обращении представителей власти к подвергшемуся эрозии авторитету племенных нотаблей. Молодежь должна остаться под присмотром старших. Их идеалы, их образ жизни и их жизненные интересы должны были стать для молодежи жизненным компасом.

Возродить патриархальность требовал и наследный принц Абдалла. Он возлагал личную ответственность за поведение всех молодых граждан страны на имамов мечетей и преподавателей университетов. После событий в Янбо, встречаясь с религиозными деятелями и профессорами высших учебных заведений, принц говорил: «Вы – люди науки, на вас лежит личная ответственность за поведение наших сыновей. Вы должны заставить их понять, в чем заключается долг перед верой и родиной. Порукой тому станет ваша безопасность, ваше благосостояние, ваша честь и ваша возможность служить Королевству Саудовская Аравия, той матери, которая вскормила вас». Далее он добавлял: «Вы должны говорить молодежи только о том, что служит интересам веры и родины. Хочу предупредить вас, среди них, молодежи, много усердных (муджтахидун) людей, но их усердие (иджтихад) порой направлено в неверную сторону. Ваш долг следовать примеру сотрудников государственной безопасности, которые воюют за нашу веру и нашу родину».

Саудовская молодежь жила, тем не менее, в другом мире. Годы предшествовавшего развития королевства изменили ее. Патриархальные обычаи отцов вовсе не привлекали ее. Акция в Эль-Хубаре и история возглавившего ее исполнителей Нимра аль-Бакми это доказывала.

Как же тосковал по утраченной патриархальности благополучный предприниматель, отец Нимра аль-Бакми, открыто отмежевываясь, беседуя с корреспондентом столичной «Эр-Рияд», от своего сына: «Он носил мое имя, но тот, кто выступил против истинного мнения, против мнения родителей, против правительства, закона Господа и обычаев, не может быть со мной». Конечно, он отрекался от сына, потому что им руководил страх за себя, свою семью и, в конце концов, за благополучие своего бизнеса. Тем не менее, в его рассказе присутствовало множество деталей, которые ни в коей мере не могут быть объяснены только страхом перед возможными (и, скорее всего, в тех или иных формах последовавшими) репрессиями. Говоря о своей семье, этот человек – Сухадж бен Зейд аль-Карири аль-Бакми – был красноречив: «Мой дед погиб, сражаясь под знаменем короля Абдель Азиза (основателя нынешнего саудовского королевства, – Г.К.), все мы готовы пожертвовать собой за родину, за нашу землю. Мой отец также защищал родину с оружием в руках, он скончался, когда ему было 110 лет. Все мы отдадим жизнь за нашу дорогую родину, за ее справедливых руководителей. Дело в тех, кто принес к нам эти далекие от нас принципы, несовместимые ни с религией, ни с обычаями. Клянусь собственной жизнью, я не давал моему сыну Нимру денег на оружие, я не подстрекал его на свершение этих постыдных деяний. Но, к несчастью, его совратили, он стал перечить родителям, он пошел против веры и наших благодетелей, наших истинных властителей, не покладая рук действующих на благо веры, родины и ее граждан».

Порвалось звено казавшейся ему прочной цепи верности и преданности семьи тем, кто всегда покровительствовал ей, – власти. Эта власть содействовала оседанию на землю бывшего кочевника (история деда Сухаджа и прадеда его сына Нимра), ставшего ихваном в эпоху короля Абдель Азиза и сражавшегося за создание нынешнего саудовского королевства. Эта власть на всю его долгую жизнь обеспечила благосостояние отца Сухаджа и деда Нимра, служившего в саудовской армии и сделавшего в ней, видимо, успешную карьеру. Наконец, благодаря покровительству этой власти, вырос бизнес отца Нимра. Обычный для саудовского общества и складывавшийся десятилетиями путь развития, неожиданно (как кажется Сухаджу) нарушенный взбунтовавшимся сыном, для которого важны другие авторитеты, а вовсе не авторитет отца, ассоциирующего себя с властителями патриархального государства и действующего, как и они по отношению к своим подданным, к тому, кого он считает собственным подданным – своему сыну.

Сухадж пытался воздействовать на сына. Видимо, для того, чтобы исключить его нежелательные контакты, он отправил Нимра оканчивать школу на родину – в небольшой городок Турба к северу от Хаиля. Однако отцу стало известно, что сын и там оказался связан «с подозрительной компанией вернувшихся из Афганистана». Сына вернули в родительский дом в столице, но за ним уже наблюдала служба государственной безопасности. Спустя некоторое время после возвращения в Эр-Рияд он был арестован и осужден на год и шесть месяцев тюремного заключения. Отец использовал старые знакомства, – у него, потомка ветеранов службы на благо государства, они сохранились. Нимр был досрочно освобожден и возвращен родителям. Стал ли он работать или учиться? Как говорил его отец: «Он этого не хотел, да и не нуждался в этом. Слава Богу, мое положение хорошее» (любопытная отсылка к тому, что говорил шейх племени Гамид!). Однако Нимру нужно было внимание и отеческое увещевание: «Я предостерегал его от много, – отмечал Сухадж. – Я говорил ему, что к стране, в которой он живет, обращены взоры всех мусульман, и она им всем помогает, принимая их во время хаджа. Я говорил ему, что наша страна останется безопасной, хотя некоторые и пытаются разрушить ее безопасность». Нимра всеми силами удерживали в доме.

Но увещевания оказались напрасны: «Мой сын вновь встретился с заблудшей сектой. Они-то и подтолкнули его к бунту против родителей, против правительства и страны». Почти за год до событий в Эль-Хубаре, воспользовавшись тем, что родители принимали гостей, Нимр ушел из дома. Далее произошло то, что для его отца было трагично и совершенно непонятно: «Он пошел против обычаев настоящего араба и мусульманина, который никогда не предает, всегда полагается на Господа и во всем следует Его слову. Он убил мусульман – своих братьев». Паршивую овцу следует изгнать из стада: «Мы, граждане нашей страны, – говорил Сихадж корреспонденту «Эр-Рияд», – сплотимся против врагов родины. Родина и ее мудрое руководство будут как никогда сильны. Пусть поможет нам Господь и пусть Он сбережет для нас наших благодетелей. Я и моя семья, – добавлял он, – все сыны племени Аль-Бакум останутся навсегда с нашей родиной и ее правительством».