23 сентября 2005 г. граждане Саудовской Аравии отметили «национальный день», – дату, связанную с осуществленным «королем-основателем» Ибн Саудом «объединением страны» и ее провозглашением Королевством Саудовская Аравия. Впервые в истории королевства страна отмечала национальный, а не религиозный праздник. Посвящая ему передовую статью, столичная «Эр-Рияд» писала: «Старые косные представления изжиты. Мы стряхнули пыль с казавшегося ушедшим навсегда национального чувства. Мы вновь ощущаем вкус дня, объединяющего всех нас, саудовских граждан, дня подлинно национального праздника». Далее газета продолжала: «Мы не праздновали его раньше потому, что нам говорили, что этот праздник далек от настоящей сути нашей страны, что он не передает ощущения ее принадлежности к более высоким истинам – истинам религии и религиозного чувства. Однако многое изменилось, и сегодня у нас праздник – день объединения и созидания отечества».

Выступая в начале апреля 2007 г. на открытии проводившегося в Эр-Рияде форума сотрудников средств массовой информации «Информация и кризисы: основы и стратегия взаимодействия», саудовский министр внутренних дел Наеф бен Абдель Азиз подчеркивал: «Национальные интересы должны превалировать над логикой исламского джихада». То, что принц Наеф называл национальными интересами, должно, по его словам, созидаться «идеями, превосходящими заблуждающуюся мысль». Он нисколько не сомневался при этом, что эти более высокие идеи – «действительно исламские», «подлинно исламские, не наносящие ущерба исламу». Суть вопроса, ставившегося представителем высшего эшелона саудовского «политического класса», состояла в том, что «подлинные граждане отечества» – «настоящие улемы, стоящие на кафедрах мечетей», «журналисты, работающие в газетах и на спутниковом телевидении», должны действовать в интересах «всеобъемлющего развития» королевства, а не его разрушения, как это пытаются сделать сторонники апеллирующей к религиозной догме антисистемной оппозиции и поддерживающие их законоучители. Религиозный контекст, обрамлявший слова принца Наефа, не скрывал главного – «отечество» должно выработать собственную концепцию «национальных интересов», реализуемых в окружающем это «отечество» геополитическом пространстве. При этом процесс разработки этой концепции не мог не быть итогом совместной деятельности представителей всех страт саудовского общества.

Движение современного мира, включая и систему международных отношений, к обретению нового качественного состояния неоспоримо. Вопрос заключается лишь в том, становятся ли составляющие этот мир государства непосредственными и активными участниками этого процесса или, напротив, тормозят его развитие. Столь же существенно и другое обстоятельство, – современный мир вовсе не выглядит как единое целое. В нем отчетливо выделяется индустриальное ядро, и столь же отчетливо – окружающая это ядро периферия с ее множеством «падающих» и «несостоявшихся» государств, которые отделены друг от друга политическими образованиями переходного типа. Содействовало ли время, прошедшее со дня начала нынешнего тысячелетия превращению Саудовской Аравии в государство переходного типа? Выступает ли ее внешняя политика в качестве инструмента укрепления уже завоеванного этой страной положения?

Эта страна уже давно и прочно завоевала положение одного из наиболее значимых акторов мировой и региональной политики. Казалось бы, свидетельство тому – обстоятельства, связанные с саудовской ролью ведущего продуцента и поставщика углеводородных ресурсов на мировой рынок. Эта роль способствовала тому, чтобы королевство вошло в круг участников ведущих международных банковско-финансовых структур и специализированных организаций9. Уже в начале 90-х годов идея того, что «Королевство Саудовская Аравия – составная часть международного политического, экономического и геополитического баланса сил, а его роль (в рамках этого баланса – Г.К.) – одна из важных основ нового мирового порядка», выступала в качестве незыблемой истины, утверждавшейся представителями саудовского политического истеблишмента и национального исследовательского сообщества.

Однако тогда это утверждение выглядело одним из элементов все еще преодолеваемого миром наследия эпохи «холодной войны». То, что в Саудовской Аравии называли «новым мировым порядком» (следуя, при этом, за новыми геополитическими реалиями, возникавшими в связи с крушением Советского Союза), представало как отражение стремления сохранить старую (еще не испытавшую проверки Афганистаном и Ираком) систему внешнеполитических ориентиров и, одновременно, как продолжение внутриполитического курса, еще не столкнувшегося с мощным вызовом собственной (становившейся очевидной реальностью после сентября 2001г.) оппозиции, апеллировавшей к обычному для национального «политического класса» религиозно-политическому дискурсу. Политика сохранения внутри- и внешнеполитических предпочтений прошлого поддерживалась (хотя весной 1992 г. в саудовском королевстве и появлялись первые в его истории конституционные акты – Основной закон правления, Закон о Консультативном совете и Закон об управлении провинциями) тем, что Саудовская Аравия все еще оставалась неким «культурно-цивилизационным феноменом», а не «национальным, плюралистическим и осознающим свои интересы в современном мировом сообществе государством». Важная роль королевства в системе мирохозяйственных связей и основанных на них межгосударственных отношениях отнюдь не меняла его положения части мировой периферии, пока еще робко (в силу отсутствия воздействия значимых внутренних и внешних вызовов) демонстрирующего свое стремление к политической и социально-экономической трансформации. Сохранение саудовским государством в течение всего периода 90-х годов (но, в определенной мере, и в первые годы нового тысячелетия) статуса «культурно-цивилизационного феномена» это лишь подтверждало.

Новые элементы саудовского политического дискурса – несомненный показатель движения страны в направлении политической и экономической трансформации, как и ее стремления по-новому определить свое место в системе региональных и мировых международных отношений. Но и сегодня эти новые элементы саудовского политического дискурса – «отечество», «гражданственность», «благородный народ», «договор» между правителем и «гражданами», «всеобъемлющее развитие» и сферы «ответственности» участников этого процесса – все еще не стали достоянием всего национального сообщества. Оно остается разделенным внутренними линиями племенных, регионалистских и конфессиональных разломов (недаром король Абдалла восставал против «регионализма и трайбализма», выдвигая во главу идею «гражданственности»). В этом сообществе, по утверждению сегодняшнего общественного деятеля, «не существует противостоящих друг другу течений – либерального и нелиберального». В свою очередь, «подавляющее большинство» членов саудовского социума «консервативно», слой «менее консервативных и более стремящихся к открытости саудовцев» едва начинает формироваться. Однако его формирование не самостоятельно. Оно жестко и целенаправленно патронируется государством, требующим от созидаемого им «образованного класса» безусловной преданности истеблишменту. Если происходящий ныне в Саудовской Аравии процесс реформ и стал реальностью, то его инициирование было связано с начинаниями национального «политического класса». Уже поэтому развивающиеся в королевстве реформы консервативно-охранительны. Их консервативно-охранительный характер не менее тесно связан и с социально-психологическими параметрами самого общества. В силу этого, движение саудовского государства к обретению нового качественного состояния и соответствующего ему места в системе международных отношений – пример процесса становления «демократии без демократов».