Как ни странно, но подобным же образом сквозь призму равного и неравного рассматриваются и понятия здоровья и болезни, прямизны и кривизны. Здесь, правда, вводится дополнительное различение естественного и противоестественного. Естественное состояние вещей (примером чего является здоровье или прямизна) не допускают никакого увеличения. Это предельные понятия, указывающие на равенство самой себе количественной модальности вещей. Противоестественное состояние вещей, к которому пифагорейцы причисляют болезнь или движение, характеризуется неравенством типа «больше» или «меньше». Наконец, относительное принадлежит к роду избытка и недостатка. Избыток выражается терминами большой и большее, многое и более многое. Недостаток — терминами малое и меньшее, немногое и более немногое.

В свете этого становится очевидным, например, то, почему контрарные понятия типа «свет и тьма», «доброе и злое» пифагорейцы интерпретируют по аналогии с контрадикторными понятиями, исключающими возможность чего-то среднего.

Ведь эти понятия по большому счету суть только виды более общего для них рода, а именно — математического понятия равного и неравного, которое выражено в контрадикторных, противоречащих друг другу понятиях, отрицающих друг друга. Поэтому подчиненные этому общему ряду противоположности, например, благо и зло, справедливое и несправедливое, полезное и бесполезное, покоящееся и движущееся, исключают друг друга подобно математическим отношениям «равно» и «неравно». Между ними не может быть ничего среднего: если полагается одна противоположность, то исключается другая.

Важный вывод, который отсюда следует, состоит в том, что пифагорейское толкование противоположностей открывает простор для широкого применения закона исключенного третьего и косвенных доказательств, что с полной очевидностью демонстрирует школа элеатов. Возьмем, к примеру, оппозицию единого и многого. Невозможность многого Зенон Элейский доказывал по принципу «или — или». Если «сущее по необходимости должно быть либо одним, либо многим, а между тем доказано, что оно не есть многое ., то отсюда следует, что (сущее) одно»[17]. По свидетельству Симпликия, «Зенон . написал много эпихерем, упраздняя многое, чтобы путем упразднения многого подтвердить тезис Парменида о том, что все — едино»[18].

Для Парменида истина заключается не в свидетельстве чувств, а в непротиворечивости и логической непогрешимости теории. В своих стихах он называет слепыми и глухими тех (имея в виду Гераклита и его сторонников), «у кого «быть» и «не быть» считаются одним и тем же и не одним и тем же и для всего имеется попятный — «противоположный» путь»[19]. По существу, он утверждает, что два противоречащих суждения не могут быть одновременно истинными. Такого рода суждения могут принадлежать лишь мнению, которое ориентируется на изменчивость вещей, их возникновение и уничтожение. Между тем еще Аристотель заметил, что без неизменных вещей никакое познание или мышление невозможно и что действительно необходимым условием мыслимости объекта является его фиксация в слове с определенным и устойчивым содержанием. А это предполагает представление движения и изменения через свою противоположность — остановку и неподвижность. Недаром Аристотель назвал Парменида и Мелисса «остановщиками» природы. Этому сопутствовал и другой постулат: мышление не может быть беспредметным. Так же, как мнению соответствует объект в чувственной реальности, мышлению соответствует свой объект в умопостигаемом мире. «Одно и то же— мышление и то, о чем мысль, ибо без сущего, о котором она высказана, тебе не найти мышления»[20],— учил Парменид. Тождество мышления и бытия у Парменида имплицитно заключает двойной смысл: логический закон тождества и одновременно его онтологическую значимость, «мыслить и быть одно и то же».

Обратимся теперь к онтологии Парменида. Здравому смыслу она вообще представляется маловразумительной, если не сказать больше — абсурдной. Даже Аристотель, понимая гносеологическую и логическую подоплеку элейской философии, не может скрыть своего раздражения: «Утверждать, что все покоится и подыскивать обоснования тому, оставив в стороне свидетельства чувств, будет какой-то немощью мысли и выражением сомнения не только по поводу частностей, но и по поводу чего-то общего; эта точка зрения направлена не только против физики, но так сказать против всех наук и мнений, поскольку они пользуются движением»[21]. Тем не менее ее можно понять и по достоинству оценить лишь в контексте полемической направленности против диалектики Гераклита. В первой части поэмы «Путь истины» доказывается несостоятельность гераклитовой логики с ее онтологизацией логического противоречия, т. е. признанием истинности двух противоречащих друг другу суждений об одном и том же предмете в одно и то же время. В чем смысл рассуждения Парменида? В порядке мнения (доксы), опирающегося на чувственную наглядность и воображение, афоризмы Гераклита и парадоксальные с логико-грамматической точки зрения словосочетания — «бессмертные смертны, смертные бессмертны» или «путь вверх — вниз один и тот же», «у чесала путь прямой и кривой» и т. п.— психологически не вызывают внутреннего сопротивления: они просты и наглядны. Ну что непонятного в афоризме: «в одну и ту же реку нельзя войти дважды», который воспринимается почти как трюизм? Однако проблема состоит не в чувственной достоверности, а в том, как эти простые истины выразить в языке. Ведь сам язык сопротивляется попыткам повенчать, казалось бы, несоединимое и сделать противоречие логической нормой. Именно эту суть проблемы и ухватывает Парменид: «так не позволю я ни сказать ни помыслить: немыслимо, невыразимо есть что не есть», т. е. противоречие нельзя ни мыслить, ни выразить в языке.

Покончив с гераклитовским противоречием, он упраздняет в нем отрицание и вместо «есть и не есть», «бытие и небытие», утверждает только «есть», «ибо нет и не будет сверх бытия ничего». Логический закон тождества становится принципом построения его оригинальной онтологии.

У Парменида противоречие чувственно-воспринимаемого бытия и бытия, выраженного в языке абстрактным и всеобщим образом, достигает своей предельной заостренности. Если Гераклит считает чувственное восприятие необходимым, хотя и не определяющим моментом познания Истины, то Парменид резко противопоставляет разум и чувственное познание, не оставляя точек соприкосновения между истиной и мнением. Истина не может иметь своим коррелятом чувственную данность, которая в виду изменчивости вещей словесно фиксируется в форме логического противоречия. Ее коррелятом должно быть постижимое разумом и выразимое в слове бытие, то, что мы назвали бы концептуальным смыслом терминов и предложений языка. Этот смысл не может варьироваться от предложения к предложению, ибо сама возможность коммуникации и понимания предполагает соблюдение элементарных законов логики: принципа тождества и отсутствия противоречия.

Таким образом, онтология Парменида задается правилами оперирования со смыслом языковых выражений, по существу обладающими всеми предикатами, которые Парменид приписывает своему Бытию. По существу это принцип логического определения понятий: единство и неизменность (тождественность) смысла, однородность (подведение под общий род), определенность (через видовую спецификацию) объема понятия.