В ответ на эту речь, полную тонкой иронии, Критий замечает: «Однако же, унижая знание . не легко найти тебе иную полноту благополу­чия, совершенство счастливой жизни». «Но научи меня еще немногому, — про­должает Сократ и спрашивает: — О каком знании, доставляющем счастье, говоришь ты, Критий? Не о том ли, как шить обувь? Или как обрабатывать медь, шерсть и другие подобные вещи?» — «Вовсе не о том»,—отвечает Критий. «Но в таком случае мы отходим от тезиса, — говорит Сократ,— что человек, живущий со зна­нием, счастлив. Эти люди живут со знанием, а тем не менее ты не признаешь их счастливы­ми». Далее серией вопросов и ответов Сократ заставляет Крития признать, что «жить благополучно и счастливо — это зна­чит жить не со знанием вообще и не со всеми другими знаниями, а только с тем, что относит­ся к добру и злу».

Иначе говоря, никакие знания и никакие на­выки сами по себе не гарантируют благополучия и не делают человека счастливым: технические и иные знания «полезны» (т. е. приобретают смысл и значение) в зависимости от познания добра и зла. Более того, и знание добра и зла, по Сократу, не является подлинным благом, если оно остается только голым знанием и не ведет к «врачеванию души», к укреплению ее «здоровья». Таким образом, дельфийское «Познай самого себя» было для Сократа признанием души руководя­щим началом в человеке, призывом к «заботе о душе», к осмысленной духовной жизни, к вос­питанию благородства духа.

«Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она бы­ла как можно лучше». Философ был непоколебимо убежден в том, что только на пути интеллектуального и морального проникно­вения в свое «я», в свой внутренний мир воз­можны самосовершенствование, добродетель и благая жизнь.

Сократовское самопознание своим острием было направлено против «всезнайства» софистов и их ориентации на внешний успех, против их «техники» доказывать и опровергать любой те­зис, даже заведомо ложный. По мысли Сократа, приобретенные знания и мастерство («техника») в какой-либо области деятельности, как таковые, еще не дают блага человеку. Они могут быть использованы и во вред ему. Поэтому нет гарантии относительно того, как и в каком направле­нии они будут использованы.

Рассуждая в духе Сократа, можно сказать, что «всезнайству» и мастерству софистов не хватает самого главного — знания человека, носителя знания и мастерства. Правда, если «знания о человеке» свести к знаниям психологических ме­ханизмов человеческой природы и использова­нию их в определенных (узкоэгоистических и политических) целях, то в этом деле софисты своим мастерством убеждать, своей «техникой» воздействия на аудиторию, красноречием и диа­лектическим (полемическим) искусством достиг­ли многого. И секрет их успеха — безразличие к истине, индифферентность к добру, равноду­шие к человеку, к его нравственному миру.

«Многознайству» софистов Сократ противо­поставил знание своего незнания, которое сви­детельствовало отнюдь не о его скептицизме или ложной скромности, а о его стремлении к более глубокому знанию, к отказу от свойственного софистам накопления разнородных знаний, пригодных во всех случаях жизни. По Сократу, софисты знают многое, обладают энциклопедическими знания­ми. Но их знания носят раздробленный харак­тер, являются частичными. Это, собственно, и не знания, а всего лишь мнения. Раздроблен­ность «знаний» (мнений) не позволяет им за­думаться о единстве знания, о различии между разрозненными мнениями и пониманием; софи­сты многое «знают», но мало понимают: они сведущи, но не мудры. Оно так и должно быть, ибо мудрость, тождественная пониманию, не сводится к набору знаний, к множеству мнений. Вот почему платоновский Сократ в «Пире», указывая на отличие подлинного зна­ния (понимания) от мнения, или представления, замечает, что «правильное, но не подкрепленное объяснением мнение» нельзя считать знанием:«Если нет объяснения, какое же это знание? Но это и не невежество. Ведь если это соответ­ствует тому, что есть на самом деле, какое это невежество? По-видимому, верное представле­ние — это нечто среднее между пониманием и невежеством».

Итак, верное описание чего-либо существую­щего «на самом деле», не будучи неведением, представляет собой некоторую степень знания. В сущности же это не столько знание, сколько правильное мнение, адекватное представление. Подлинное знание выходит за пределы описа­ния и констатации того, что есть «на самом де­ле»; оно требует обоснования «мнения», пред­полагает выяснение смысла и значения установ­ленного, побуждает к познанию общего и единого. Стремление к пониманию — отличи­тельная особенность философии и философа.

При всем внешнем сходстве майевтики Сокра­та с полемическим искусством софистов эти два способа ведения диалога совершенно различны по своей сути и направленности. Искусство со­фистов, будучи «техническим» знанием, описа­тельной наукой о человеке, имело в виду «овла­дение» человеком, эффективное манипулирова­ние его сознанием и поведением, в то время как майевтика Сократа, ориентированная на само­понимание, ставила целью осознание человеком своей автономии, раскрытие им своей сущности как разумного и нравственного существа. Май­евтика Сократа — это способ реализации дель­фийского «Познай самого себя», метод, с по­мощью которого собеседник становится соиска­телем единой истины, единой добродетели, словом, соискателем общих определений.

Таким образом, сократовское «Познай самого себя» — это поиск общих (прежде всего этиче­ских) определений; это поиск человеком своего внутреннего мира как высшей ценности, это за­бота о своей душе, о своем назначении. Ориен­тация на познание общего, или всеобщего, в человеке, установка на оценку поступков в свете этого все­общего и на гармонию между внутренними по­будительными мотивами и внешней деятельно­стью для достижения благой и осмысленной жизни по необходимости приводили Сократа к размышлениям о взаимоотношении познания (знания) и добродетели .

III. «Даймонион» Сократа

«На­чалось у меня это с детства, возникает ка­кой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет»

Сократ

Что такое «демон», «демоний»,или «даймон» Сократа, какова сущ­ность его «даймониона», было неясно уже уче­никам и друзьям философа, не говоря о более поздних античных авторах — Цицероне, Плутар­хе, Апулее, высказывавшихся на этот счет. О демонии Сократа говорили и отцы церкви.

Одни исследователи видят в демоне Сократа метафору, которой он иронически прикрывал свои собственные совесть, разум или здравый смысл; дру­гие — просветлен­ное чувство, просветленное внутреннее чутье или инстинкт; третьи — выра­жение внутреннего откро­вения или проявление религиозно­го энтузиазма; четвертые — «чудовищный» феномен, при котором инстинкт и сознание (их функция) заменяют друг друга; пятые — сви­детельство того, что внутреннему миру каждого присуща трансцендентность.