Во введении к “Происхождению…” он пишет: “В начале моих наблюдений мне казалось вероятным, что тщательное изучение одомашненных животных и культурных растений даст лучший шанс решить эту запутанную проблему. Я не разочаровался, так как неизменно находил, что в этом и в других сложных случаях, несмотря на все свое несовершенство, может дать лучшую и надежную разгадку. Быть может, я рискую, преждевременно высказывая мое убеждение в высокой ценности подобных исследований, тем более что они очень часто пренебрегались натуралистами” (Darwin, 1967, p. 4).

В набросках 1842 года он пишет (этот стиль во многом перешел в заметки 1844 года и в “Происхождение…”): “каждая часть животного и растения подвергалась изменчивости…, бесконечно более предусмотрительной…” (Darwin and Wallace, 1858, p. 44). Итак, начав с человека-селекционера, садовода, голубевода, он продолжает: “…бесконечно более предусмотрительной, чем человек (не являющийся всеведающим создателем), на протяжении тысяч и тысяч лет отбиравший все формы, несущие определенные черты изменчивости ([или бывший источником критериев отбора][2]), например, в результате отбора более длинноногих и стройных собак для успешной охоты на зайцев появилась порода грэйхаунд [далее Дарвин пользуется тайнописью]… Увидев все разнообразие садовых растений, появившееся в результате нескольких лет безрассудных, слепых действий человека, кто может отказать в могуществе Создателю, действующему в течение тысячелетий как провидением своим, так и посредством других методов” (pp. 45-46).

В 1857 году, в письме другу, которое он позже приводил в доказательство своего приоритета перед Уоллесом, он пишет: “не относясь к тем, кто судит лишь по внешности… думаю, можно показать, какая безошибочная сила присутствует в деятельности “Естественного отбора” (название моей книги), отбирающего исключительно благоприятные признаки органической жизни” (Darwin & Wallace, 1958, pp. 264—265). Здесь перед нами вся сила естественного отбора. Действительно, в названии его книги есть некоторые слова, с трудом подходящие для названия научной работы с точки зрения современной науки с ее отказом от телеологического подхода: “О происхождении видов путем естественного отбора, или сохранение приспособленных видов в борьбе за существование” (On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life). Действительно, такие термины, как “отбор”, “сохранение”, “приспособленные”[3], “борьба”, сама “жизнь”, понимаемые в свете редукционизма, с трудом вписываются в современную философию науки.

Фактически, в главе “Борьба за существование” Дарвин говорит: “Мы видим, что человек, пользуясь отбором, определенно может достичь прекрасных результатов, приспосабливая живые существа к своим нуждам путем накопления небольших, но полезных изменений, данных ему Природой. Но естественный отбор… постоянно готовая к действию сила, неизмеримо превосходящая жалкие человеческие усилия, как и природные красоты, превосходят произведения искусства” (Darwin, 1967, p. 61).

В той же главе он пишет в своей манере: “Можно ли применять к природе законы селекции, столь эффективные в руках человека? Думаю, это наиболее действенный способ[4]” (p. 80). “Поскольку человек способен, и, определенно, достигает прекрасных результатов, используя как сознательный, так и бессознательный отбор, почему бы не быть подобному в природе?” (p. 83). Он продолжает (это мое любимое суждение Дарвина): “Естественный отбор, можно сказать, повсюду в мире, ежедневно и ежечасно отшлифовывает любые, даже мельчайшие, изменения, отбрасывая вредные и сохраняя и присовокупляя полезные. Он действует тихо и неощутимо, при наличии малейшей возможности везде и всегда, над совершенствованием каждого живого существа относительно органических и неорганических условий его существования[5]” (p. 84).

Здесь мы имеем каскад антропоморфических описаний природы. Он выплескивает на читателя то, что критики Викторианской поэзии называют “патетическим заблуждением” (Miles, 1965), приписывая природе человеческие эмоции и желания: “действие”, “природная сила отбора”, “навыки”, “могущество”, “видимая мощь”, “сосредоточенно взирающая сила”, “естественный отбор, действующий с непогрешимой точностью”.

И снова мы читаем в “Выводах и заключениях” (позволю себе выделить “агрессивные” фразы): “Нет никакой очевидной причины, почему законы, столь эффективно действующие при одомашнивании, не должны действовать в природе… Если в природных условиях есть изменчивость и могущественная сила, готовая к действию и отбору, почему мы должны сомневаться, что изменения, чем-либо полезные существам в их чрезмерно сложных жизненных отношениях, будут сохранены, накоплены и унаследованы? Если человек может терпеливо отбирать вариации, наиболее полезные ему, то почему природа в меняющихся условиях существования не может производить отбор полезных ее живым созданиям изменений? Что может положить предел этой силе, действующей целые эпохи и придирчиво пересматривающей конституцию, строение и повадки каждого создания, благоприятствуя хорошему и отбрасывая вредное? Я не вижу предела возможностей этой силы в медленной, но совершенной адаптации каждой формы к самым сложным жизненным взаимоотношениям, даже если ограничиться уже приведенными доказательствами, теория естественного отбора, по-видимому, верна” (Darwin, 1967, pp. 467, 469).

Уоллес не мог остаться безучастным. Он писал Дарвину: “Меня столько раз поражала абсолютная неспособность многих вполне разумных людей понять сами собой разумеющиеся, необходимые эффекты естественного отбора, что я пришел к выводу о недостаточной подготовленности и самого термина, и способа его объяснения, для понимания большинством естествоиспытателей, хотя они вполне хороши и понятны для многих из нас” (Darwin & Seward, 1903, p. 267). Он приводит в пример некоторых авторов, совершенно неправильно понявших идеи Дарвина. Один из них “считает Вашим слабым местом то, что “направленность и определенная цель необходимы для действия естественного отбора”. Я постоянно слышал подобные возражения от ваших главных оппонентов, обсуждая эти вопросы. По-моему, причина этого кроется только в выборе термина “естественный отбор” и в столь частом сравнении его эффектов с искусственным отбором, а также в частом одушевлении природы, “отбирающей”, “предпочитающей”, “ищущей только приспособленные виды” и т.д. и т.п. Для некоторых из нас это ясно как день, но для подавляющего большинства это настоящий камень преткновения” (pp. 267—268). В дополнение он говорит, что “люди не поймут, что все эти фразы суть метафоры” (p. 269), и советует Дарвину использовать, синонимичную, с его точки зрения, фразу “выживание наиболее приспособленных” (p. 268). Уоллес написал это после того, как его “Метафоры м-ра Дарвина, ведущие к заблуждениям” были проигнорированы Дарвином.

Дарвин отвечал: “До этого мне казалось, быть может, даже слишком, что связь между естественным и искусственным отбором будет громадным преимуществом. Действительно, я стал использовать этот термином постоянно, и до сих пор считаю это преимуществом” (pp. 270—271). Он сказал, что новое издание “Происхождения…” только что закончено и уже в издательстве и, в заключение, с небольшой иронией высказывается о термине, предложенном Уоллесом: “термин “естественный отбор” в настоящее время столь широко используется как за границей, так и здесь, что сомнительно, можно ли от него отказаться, несмотря на все его недостатки. Будет ли он отброшен или нет, зависит от “выживания наиболее приспособленного” из них. Возражения против термина, ясность и четкость содержания которого со временем увеличивается, будут слабеть” (p. 271).