Такие простые вещи приходится говорить только потому, что обсуждение идей глобального эволюционизма сплошь и рядом совер­шается в каком-то состоянии эйфории. Метафоры и образы, самые немыслимые подчас гипотезы и предположения вытесняют научные требования серьезного, проверяемого доказательства, основанного в ко­нечном счете на воспроизводимом эксперименте, отодвигаются в сто­рону под давлением общих рассуждений о новизне, смелости пред­ставлений о космическом Разуме, космичности жизни, существовании таких универсальных законов развития Вселенной, которые фактически доступны лишь вере, но не знанию. Зачастую малообразованные, а то и просто невежественные в вопросах естест­вознания публицисты разжигают у публики интерес к экстрасенсам, проникшим в тайны аргументы, сам стиль научного мышления. Наука, ее исконные тре­природы, ясновидцам, пришельцам из внезем­ных цивилизаций. С экранов телевизоров, страниц газет вещают о человечестве как объекте эксперимента Высшего Разума.

Проще простого сделать вид, что ученые не имеют никакого отношения ко всей этой «паранауке», к вспышке оккультизма и ми­стики. Но, во-первых, это неправда: среди «вешающих», особенно на многочисленных конференциях и симпозиумах, немало кандидатов и даже докторов медицинских, биологических, технических наук. Во-вторых, ученые имеют ко всему этому отношение самим фактом своего невмешательства. Равнодушное или брезгливо-пренебрежи­тельное отношение — тоже позиция. Она способствует в данном слу­чае укреплению уверенности в том, что ничего страшного не проис­ходит, объявленный плюрализм мнений естественно распространя­ется и на важнейшие мировоззренческие вопросы. При этом, коли ученые не встают на защиту науки, не бьют в колокола, оказывается возможным все дальше и дальше продвигать идею о совместимости научных данных с «новым» мифотворчеством и даже выдавать его за «новое слово науки».

Скорее всего возникший мировоззренческий хаос не промельк­нет как эпизод, а будет сопровождать нас длительное время. Именно поэтому глубоко тревожит тот факт, что разгулу ненаучных пред­ставлений о глобальном эволюционизме, о космизме противостоят, как правило, лишь благостные футурологические мечтания о ноосферогенезе, о грядущей гармонии Человека и Природы, о гумани­стичной направленности процесса коэволюции. Реальное место кон­кретных естественных наук в изучении коэволюции почти не рас­сматривается. Засилие предельно широких, общефилософских рассуждений о ноосферогенезе лишь по видимости повышает пре­стиж философии, поскольку при этом игнорируется сложность сов­мещения философского и конкретного научного знания.

Эта сложность несравненно возрастает, если дело касается гло­бального эволюционизма. Возникает потребность более четко опре­делить содержание того или иного подхода х этим проблемам, его возможностям и пределам. В этом отношении нельзя не поддержать позицию Н.Н. Моисеева при обсуждении перспектив синтеза знания, необходимого в исследовании коэволюции: «Будучи по образованию математиком и физиком, я выбрал, естественно, тот путь синтеза, который утвердился физикой, и попытался последовательно прове­сти «физикалистскую» позицию на всех этапах анализа». Подчер­кивая недостаточность лишь такого подхода, автор отмечает, что ряд коренных вопросов «не укладывается» в него и требует новых гипо­тез.

Такая установка ученого на рефлексию над собственными моде­лями эволюционных процессов безусловно способствует созданию атмосферы диалога. Может быть, мы действительно являемся свиде­телями возникновения нового типа знания, которое уже не естество­знание и еще не философия? Как считает Н.Н. Моисеев, «учение о ноосфере выходит далеко за пределы естествознания, оно представ­ляется основой для синтеза естественных и общественных наук». Значит, пришло время сосредоточить внимание на трудностях и про­блемах этого синтеза. По мнению Н.Н. Моисеева, идеология, способ­ная преодолеть традиционный разрыв двух культур; естественнона­учной и гуманитарной, заключена в представлении о едином миро­вом процессе самоорганизации. Именно этот процесс может быть назван универсальным, или глобальным, эволюционизмом. Он охва­тывает все существующие и мыслимые проявления материи и духа. Остается лишь не совсем ясным, какие конкретно универсальные закономерности самоорганизации должны иметь в виду биолог, фи­зик, геолог, историк, философ, культуролог, этнограф и т.д., чтобы добиться взаимопонимания? Не заходя вглубь времен, можно вспомнить, как В.А. Энгельгардт не только теоретически обосновал, но и экспериментально про­верил роль самоорганизации на молекулярно-гснетическом уровне живого и раскрыл механизм «самосборки» молекул РНК. До этого И.И. Шмальгаузен создал интересную концепцию эволюции самоор­ганизации и автономизации индивидуального организма. Целая пле­яда отечественных ученых (Л.С. Берг, А.Г. Гурвич, А.А. Любищев, С.В. Мейсн, Л.В. Белоусов, М.А. Шишкин и др.) придавала огромное значение аспекту организации. Иными словами, для биологии про­блема самоорганизации давно столь же важна, как и проблема эво­люции. Но эти два направления биологических исследований, как правило, конфронтировали. Что же касается необратимости времени как важнейшего положения синергетики, то «возраст» этой идеи в биологии придется отсчитывать, скорее всего, от Аристотеля, создав­шего первую «лестницу существ». До настоящего времени ни одна наука о природе не пронизана идеей необратимости времени так глубоко, как биология. Появление нового качества и случайный ха­рактер сложившейся «канализованности» времени изучаются на раз­ных уровнях организации с достаточно не совпадающими выводами о причинах.

На том же естественнонаучном языке можно обсудить интерес­ное замечание Н.Н. Моисеева о направленности процессов самоорга­низации Вселенной: « .на протяжении всей истории развития Все­ленной непрерывно усложняется организация материи. Природа как бы запасла определенный набор возможных типов более или менее стабильных организационных структур, и по мере развития единого мирового эволюционного процесса в нем «задействуется» все боль­шая доля этого запаса. Растет не только сложность, но и разнообразие существующих форм организации как косного, так и живого вещест­ва и — что очень важно — организационных форм общественного бытия». Против последней фразы возразить нельзя — это эмпирическое обобщение, как любил выражаться в таких случаях Вернадский. Что же касается «набора» запасенных Природой типов организационных структур, то сразу возникает вопрос, откуда они взялись. На биоло­гическом языке такой способ объяснения назывался преформизмом. В нем была своя правда, что и подтвердило бурное развитие генетики в XX в. Но абсолютизация посылок о предзаданности не вызывала вопросов только в одном случае — когда признавался Бог как созда­тель плана строения всех тварей земных. Как же сегодня объяснить «начало порядка», переход от хаоса к порядку, да и был ли он в «чистом виде» во Вселенной? Если да, то откуда взялась самооргани­зация? Если нет, то как быть естествоиспытателю с той «дурной бесконечностью», которая возникает при желании проследить эво­люцию самоорганизации?