символики исторической плоти. Мне близки были взгляды Карлейля на революцию. Старая

историческая плоть России, называвшаяся священной разложилась, и должна была явиться

новая плоть. Но это еще ничего не говорит о качестве этой новой плоти. Русская революция

стояла под знаком рока, как и гитлеровская революция в Германии, она не была делом

свободы и сознательных актов человека ". (стр. 220-221)

Бердяев говорит о том, что революция не сколько была запланирована и запущена жестокой

рукой по заранее подготовленному плану ( без тени иронии; я поставил кавычки), а сколько,,

выражаясь словами самого философа "подтвердила горькость русской судьбы". Революцию

Бердяев считал преждевременной и вышедшей из общего кризиса Российской империи,

главным образом из войны.

"Несчастье ее было не в том, что она была преждевременной, а в том, что она была

запоздалой. Характер русской революции определился тем, что она была порождением

войны. Есть что-то безрадостное в революции, происшедшей из войны. В России целое

столетие подготовлялась революция, происходили разного рода революционные движения.

Но непосредственно революция не была подготовлена.

Самодержавная монархия не столько была свергнута, сколько разложилась и сама пала … Большевики не столько непосредственно подготовили революционный переворот, сколько им воспользовались. Я всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое в ней начало". (стр. 221)

Бердяев подтверждает неизбежность революции:"И я сознал совершенную неизбежность

прохождения России через опыт большевизма. Этот момент внутренней судьбы русского

народа, экзистенциальная ее диалектика. Возврата нет к тому, что было до большевистской

революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя бы то была реставрация принципов февральской революции". (стр. 223)

Внутри коммунизма.

" В течение пяти лет я прожил в советском коммунистическом строе, и все эти пять лет я

отличался моральной непримиримостью. Могу сказать, что за это трудное время я никогда не изменял себе". ( стр. 224)

Что же казалось, точнее, было для Бердяева самым страшным, самым тяжелым. Читая труд, я понял, что самое ужасное для философа, было изменение в людях."Повторяю, что перевоплощение людей – одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни. Я видел эти перевоплощения и в революционерах, занявших видное положение в советской

власти. Вспоминаю о Х., которого я хорошо знал, когда он был в революционном подполье.

Он мне казался очень симпатичным человеком, самоотверженным, исключительно преданным своей идее, мягким, с очень приятным, несколько аскетического типа лицом. Жил он в очень тяжелых условиях, скрывался от преследований, голодал. В нем было что-то

скорбно-печальное. Этого человека, которого хорошо знали Л. и Ж. и в прежнее время Л.

даже очень помогала ему бежать из Сибири, совершенно нельзя было узнать в советский

период. По словам видевшей его Ж., у него совершенно изменилось лицо. Он разжирел,

появилась жесткость и важность. Он сделал советскую карьеру, был советским послом в

очень важном месте, был народным комиссаром. Перевоплощение этого человека было

изумительно. Это очень остро ставит проблему личности. Личность есть неизменное в

изменениях. В стихии большевистской революции меня более всего поразило появление

новых лиц с небывшим ранее выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше

известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жесткие по своему выражению, наступательные и активные. Ни малейшего сходства с лицами старой русской интеллигенции, готовившей революцию. Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры. Это тип cтоль же милитаризированный, как и тип фашистский". (стр. 224-225)

Любопытно, что Н. А. Бердяев, говоря о времени царской России, пишет по сути о том же

самом: "В функциях все люди преображались в сторону полузвериную. Жандармский

генерал Н. делал визиты моим родителям, был любезен при встрече со мной. Но совершенно

другой вид у него был, когда его видели в тюрьме и при допросах".

Итогом этих рассуждений, я думаю, является мысль Б., приведенная уже в 10 главе. "Мне

пришлось в моей жизни видеть крушение целых миров и нарождение новых миров. Я видел

необычайные трансформации людей, первые делались последними, последние делались

первыми". Остается лишь добавить, что самое страшное время в истории – это когда

протекает описанный процесс.

К самому явлению коммунизма и революции 1917 г., философ относится весьма интересно: с одной стороны, он говорит о всех ужасах "русского коммунизма", с другой винит в

революции старый режим.

"В коммунистической атмосфере было что-то жуткое, я бы даже сказал, потустороннее.

Катастрофа русской революции переживалась мистически, чего совсем нет в катастрофе

французской. С моей стороны была большая активность, хотя и не политического характера.

В это необыкновенное время были хорошие отношения между людьми, чего совсем не было

в эмиграции. С коммунизмом я вел не политическую, а духовную борьбу, борьбу против его вражды к духу. Я менее всего был реставратором. Я был совершенно убежден, что старый мир кончился и что никакой возврат к нему невозможен и нежелателен. От эмиграции и ее

настроений у меня было отталкивание. Я относился очень враждебно ко всякой интервенции

извне, к вмешательству иностранцев в русскую судьбу. Я был убежден, что вина и

ответственность за ужасы революции лежат прежде всего на людях старого режима и что не

им быть судьями в этих ужасах".

Но в чем же суть этого явления: "Коммунизм для меня был не только кризисом христианства, но и кризисом гуманизма ". Необходимо сказать, что Бердяев утверждает, что русскую революцию подготовила интеллигенция:" Возникновение на западе фашизма, который стал возможен только благодаря русскому коммунизму, которого не было бы без Ленина, подтвердило многие мои мысли. Вся западная история между двумя воинами определилась страхом коммунизма. Русская революция была так же концом русской интеллигенции.

Революции всегда бывают неблагодарны. Русская революция отнеслась с черной неблагодарностью к русской интеллигенции, которая ее подготовила, она ее преследовала и

низвергла в бездну. Она низвергла в бездну всю старую русскую культуру, которая, в

сущности, всегда была против русской исторической власти. Опыт русской революции

подтверждал мою уже мысль о том, что свобода не демократична, а аристократична. Свобода неинтересна и не нужна восставшим массам, они не могут вынести бремени свободы. Это глубоко понимал Достоевский". (стр. 226)