" . madame said air launcelot I loue not to be constrayned to loue / For loue muste aryse of the herte / and not by no constraynte / That is trouth sayd the kynge / and amny knyghtes loue is free in hym selfe / and neuer wille be bounden / for where he is bounden / he looseth hym self”[145] (“Ибо я, госпожа, сказал сэр Ланселот,-не люблю принуждения в любви, потому что любовь должна рождаться в сердце сама, но не по принуждению.

-Это правда, сэр, сказал король Артур, любовь рыцарей свободна и независима и не терпит оков; а где она не свободна, там она пропадает.”[146])

Любовь как естественное чувство, любовь как чувство, неподвластное принуждению и насилию, любовь как свобода - это уже целая философия любви. Не бездумное служение даме и раболепное преклонение перед ней, унижающее влюбленного, но чувство, одинаково владеющее двумя близкими по духу людьми и возвышающее их над жизненными невзгодами - вот идеал любви в романе Томаса Мэлори.

История с волшебным напитком, навеки скрепившем Тристана и Изольду узами любви, уже не умиляет Мэлори. Чувство этих влюбленных окрашено изрядной долей мистики. В нем нет естественности, которая делает такой привлекательной любовь Ланселота, вырастающую из высокого и светлого чувства человеческой благодарности к королеве Гвиневир, как сам Ланселот говорит об этом королю Артуру:

" .уе аr the man that gaf me the hyghe ordre of knyghthode / and that daye my lady your quene dyd me grete worship / & els I had ben shamed for that same day ye made me knyghte / thurgh my hastinesse I lost my suerd / and my lady your quene fond hit / and lapped hit in her trayne / and gafe me my suerd whan I hadde nede therto / and els had I ben shame emonge alle knyghtes / and therfor my lord Arthur I promysed her at that day euer to be her knyghte in ryghte outher in wronge /”[147](“…ибо вы, господин мой, посвятили меня в высокий Орден Рыцарства, и в тот же день госпожа моя, ваша королева, оказала мне великую милость. Так что, не храни я вам верности, позор был бы мне, ибо в тот самый день, когда я принял от вас посвящение в рыцари, я впопыхах оборонил меч, и госпожа моя, ваша королева, нашла его, спрятала в шлейфе своего платья и передала его инее, когда он мне как раз понадобился. Если бы не она, я был бы опозорен перед всеми рыцарями. И потому, господин мой Артур, в тот день я поклялся всегда, и в правде, и в неправде, быть ее верным рыцарем”[148]).

Критика куртуазии возникает во французском романе о Тристане с появлением в нем образа рыцаря Динадана, который перешел и в роман Мэлори. Динадан - балагур и весельчак, а впрочем -добрый рыцарь, презирающий подлость и измену, и предательски убитый своими врагами, о чем не без грусти пишет Мэлори. Но он наделен и таким человеческим пороком, как лень, и обладает изрядной долей здравого смысла, который для него, рыцаря, оборачивается трусостью. Именно эти черты образа Динадана в романе Мэлори позволили М.Шлаух назвать его Санчо Пансой в английской литературе. Однако можно говорить лищь о внешнем сходстве этих персонажей. Внутреннее значение их совершенно различно. Санчо Панса - это выражение здорового народного начала; Динадан - это выражение кризиса куртуазии, в котором или которым все старые рыцарские заповеди и устои доводятся до абсурда, прежде всего злым, саркастическим нападкам Динадана подвертается идея куртуазной любви, та самая идея, которой были вдохновлены произведения Кретьена де Труа, Гартмана фон Ауэ, Готтфрида Страсбургского. Не признав во встреченном им рыцаре своего лучшего друга Тристана, решившего подшутить над Динаданом и скрыть от него свое имя, Динадан в ярости обзывает его дураком и, не задумываюсь, сравнивает его со встреченным им раньше рыцарем (конечно, влюбленным), который лежал у родника, бросив оружие, глупо улыбаясь и не говоря ни слова

" .euch a foolyeshe knyghte as ye are said sire Dynadan I sawe but late this day lyenge by a welle / and he fared as he slepte and there he lay lyke a foole grymmynge and wold not speke / and his shelde lay by hym / and hie hore stode by hym / and wel I wore he was a louer /”[149](“…Вот точно такого же неразумного рыцаря, как вы, -сказал сэр Динадан, - я видел не далее, как сегодня, у ручья. Он был словно во сне. Лежал над ручьем, улыбался, будто безумный, и не слова мне не отвечал, а рядом валялся его щит, и конь его тоже стоял рядом. Я сразу же понял, что это - влюбленный.”[150])

Свою критику Динадан продолжает в разговоре с Изольдой, которой Тристан характеризует своего друга как самого веселого и самого болтливого рыцаря. "Господь хранит меня от любви",- говорит Изольде Динадан,-"ведь радость любви так коротка, а горести, которые от нее проистекают, длится слишком долго." Здравый смысл превалирует у Динадана над эмоциями и над естественным в рыцаре желанием постоять за честь прекрасной дамы:

" .I shalle say yow ye be as fayr a lady as euer I aawe ony / and fayrer than is my lady Quene Quenerer / but wete ye wel at one word I wylle not fyghte for yew wyth thre knyghtes / Ihesu defende me /"[151](”Вот что я вам скажу. Вы – дама прекраснейшая, какую мне приходилось только видеть, и много прекраснее госпожи моей королевы Гвиневеры. Но, да будет вам ведомо без дальних слов: я не стану сражаться за вас с тремя рыцарями, упаси меня Иисусе!”[152])

Именно в критике куртуазии заключено основное значение о раза Динадана, а вовсе не в том, что он, по словам Э.Лэнга, "удовлетворяет грубому средневековому чувству юмора (the rude medieaval taste in jokes) и не дает романам стать слишком сентиментальными ( he preserves the romances from coming too sentimental ) Рыцарские романы, будучи наполненными рыцарской героикой, поисками человеческого идеала и весьма далекие от сентиментальности, не нуждались в фигуре Динадана для смягчения ее. Не этими чертами рыцарского романа, а свойством человеческого идеала, способностью его меняться от века к веку, вызвано появление образа Динадана (и не только одного его) на страницах французского, а затем и английского романа.

Динадан не одинок в романе Мэлори в своем отношении к идеи куртуазной любви. Его разделяет с ним и сенешаль Динас, который после исчезновение своей возлюбленной, сбежавшей от него к другому, захватив с собою двух гончих Динаса, больше скорбит о пропаже собак, нежели прекрасной леди.

В романе Мэлори, однако, наблюдается не только пересмотр идеи куртуазной любви, но и куртуазной традиции в целом.

П.2 Куртуазная концепция любви и смерти в романе Мэлори.

Тенденции к разделению персонажей на положительных и отрицательных, к раскрытию каждого из них в одной доминирующей черте проходит через все произведения куртуазной литературы. Герои этих произведений словно бы заранее заданы в своих добродетелях или пороках и, проходя через фантастические приключения и испытания, только утверждаются в них. Эта тенденция прослеживается во французской литературе от романов Кретьена де Труа, герои которых (Эрек, Клижес, Ивен), будучи наделенными некоторыми человеческими слабостями, все же с самого начала предстают некими идеальными рыцарями с тем, чтобв конце романа утвердиться в этой своей характеристике, и вплоть до романов зрелого и разветвленного цикла Вульгата, в которых Ланселот обрисовывается и бичуется как грешник и предстает перед нами только в этом качестве, а Галаад воз-водится почти на уровень святого, при этом надо заметить, что герои, выступающие воплощением зла, обычно оказываются написанными бледнее, чем герои положительные, они, как правило, лишь знаменуют собою злое начало, которое побеждается началом добрым.