Открывая мир заново, писатель подвергает рассмотре­нию каждое из явлений его жизни, стараясь при этом не упустить ни одной микроскопической подробности, ка­сающейся объекта его внимания. Приближая предмет к читателю, он всегда стремится повернуть его какой-то особой, новой, неожиданной стороной. Иногда эта цель достигается по­средством смещения пропорций. Дабы освежить характер читательского восприятия, Твен демонстрирует явление в увеличенном виде.

Одной из важнейших сторон его изобразительной ма­неры является особый эпически неторопливый ритм пове­ствования. Так, в "Укрощении велосипеда" одно ультранезначительное событие в жизни героя, о котором, казалось бы, и говорить-то не стоит, разрастается до мас­штабов своеобразной "Илиады", излагается с учетом всех его перипетий, периодов и этапов. "Мы тронулись с места зна­чительно быстрее, тут же наехали на кирпич, я переле­тел через руль, свалился головой вниз, инструктору на спину, и увидел, что машина порхает в воздухе, застилая от меня солнце .". Подобный отстраненный ра­курс восприятия, позволяющий как бы обновить представ­ления о привычных, примелькавшихся, по-будничному незначительных событиях жизни, распространяется на яв­ления не только материального, но и духовного мира читателя. Несравненный мастер комического диалога Марк Твен любит уточнять смысл отвлеченных понятий, под­вергая их буквальной расшифровке. Так, "война", проис­ходящая в мире теннессийской журналистики, из метафо­ры превращается в живую реальность и входит в малень­кий мирок газетной редакции во всеоружии своих кровавых атрибутов: резни, выстрелов, насилия, увечий и т. д. Предельная конкретность этой "хроникальной" за­рисовки помогает Твену с большой точностью и полнотой воссоздать гангстерские нравы американской прессы. Пе­реключение объекта в новый план, составляющее один из главных художественных приемов Твена в его рассказах, происходит и благодаря особым повествовательным принципам. В них чаще всего присутствует рассказчик, и имен­но это обстоятельство содействует созданию их юмористи­чески отстраненного рисунка. Писатель особенно любит по­казывать действительность через восприятие простодуш­ного, непосредственного человека, "простака", который ви­дит все вещи в их истинном виде и в бесхитростной, наив­ной манере повествует о своих жизненных впечатлениях. Этот прием имеет для Твена огромное, почти универсаль­ное значение.

"Простак" является центральным героем подавляющего большинства его рассказов и повестей. При­сутствие этого персонажа определяет повествовательную манеру Твена с ее особой устной интонацией. Даже в тех произведениях, где нет героя-рассказчика как самостоя­тельно действующего персонажа, сохраняется тот же на­рочито наивный тон, та же эпическая объективность лето­писца, с которой автор описывает самые нелепые и смеш­ные происшествия. Твен создал маску простака, человека доверчивого, неиску­шенного, недалекого и на каждом шагу попадающего в положе­ния крайне нелепые, но не унывающего при любых передрягах и к тому же способного при всей своей неопытности да и глуповатости в нужный момент как бы мимоходом обронить словцо или замечание, бьющее в самую точку.

Из столкновения наивной логики "простака" с логи­кой существующих жизненных отношений и рождается комический эффект рассказов Твена. В сознании "проста­ка" все явления преломляются самым неожиданным об­разом. Он видит мир по-своему, совершенно иначе, чем другие люди. Именно поэтому Твен так любит манеру повествования от первого лица. Она позволяет ему рас­крыть внутренний мир героев и показать комическое не­соответствие их жизненных представлений с законами жизни окружающего мира. Излюбленный образ творчества Твена — "простак" —ведет свое происхождение от раз­ных источников. Важнейшими из них являются традиция западного фольклора. "Простак" — один из постоянных персонажей американских юморесок. Его простота и наив­ность служат не только поводом для создания разнооб­разных комических ситуаций, но и маской, за которой скрывается ироническая ухмылка по адресу официального кодекса приличий. Дискредитация джентльменских пра­вил поведения осуществлялась в формах своеобразной клоунады, создававших предпосылки и для сценического использования этого приема. Не случайно поэтому маска "простака" особенно широкое применение получила у рассказчиков юмористов, в числе которых длительное время находился и Твен. Опыт, приобретенный писателем на этом поприще, несомненно, помог ему найти своего комического героя и, обогатив традиционный образ мно­жеством новых красок, поднять его до уровня большого реалистического искусства Америки.

Образы твеновских "простаков" возникли в точке скрещения просветительской и фольклорной традиций, и в художе­ственном отношении этот синтез оказался чрезвычайно плодотворным. Он стал почвой, на которой произросло великое множество характеров, являющих собою бесчис­ленные разновидности комедийного характера "простака". У Твена есть "простаки" легкомысленные, "простаки" серьезные, "простаки" верующие ("вдохновенные идиоты"), "простаки" скептики, "простаки" лукавые, под про­стотой которых скрывается немалая доля хитрости и плу­товства. Но при всем бесконечном разнообразии этих пси­хологических нюансов большинству из них присуще очень важное качество — способность к естественным реакциям и непредвзятым суждениям. Бесхитростное дитя природы "простак" Твена обладает природным здравым смыслом (в сколь бы нелепых формах ни реализовалось это ценнейшее свойство). Правда, его наивность и бесхитрост­ность нередко внушают ему излишнее доверие к окру­жающему миру.

Преисполненный самых оптимистических надежд, он блуждает по бюрократическим лаби­ринтам американских правительственных учреждений, уповая на то, что суровые представители власти велико­душно оплатят некий доставшийся ему по наследству счет ("Подлинная история великого говяжьего контрак­та", 1870). Благоговея перед мудростью полицейских и детективов, он отдает в их распоряжение все свое состоя­ние и остается гол как сокол. Но при всей нелепости жизненных представлений "простаков" их устами нередко глаголет истина. В их наивности подчас скрыта немалая доля здравого смысла, лукавства и иронии. Вот беспредельно наивный молодой человек, который служит секретарем у министра ("Когда я служил секретарем", 1868). Он ведет официальную пе­реписку с избирателями своего принципала. В тоне дру­жеской грубоватой фамильярности, с развязностью и не­принужденностью, совершенно неуместной для деловой корреспонденции, он пишет им: "Джентльмены! Какого черта вам понадобилась почтовая контора . Что вам дей­ствительно необходимо — так это удобная тюрьма". И пожалуй, в этом поразительном по своей неожи­данности заявлении есть изрядная доля правды. Быть может, не лишены основания и соображения другого ге­роя Твена — секретаря "сенатской комиссии по конхиологии", который считает, что "увеселительная поездка ад­мирала Фарагута вокруг Европы стоит стране слишком дорого" и что "если уж нужны поездки такого рода для офицеров морского флота, то дешевле и лучше было бы организовать для них прогулку на плотах по Миссисипи" ("Почему я подал в отставку"). Во всех этих бесхитрост­ных, невинных рассказах уже слышатся саркастические нотки. Характерная схема рассказа о "простаках" в ре­дакции Твена приобретала неисчерпаемые сатирические возможности. В ходе творческой эволюции писателя они проявлялись с растущей отчетливостью. Этот процесс начался очень рано, фактически в конце 60х — начале 70х годов.