1.3. Отношение Бродского к иудео-христианским ценностям

В исследовании проблемы «Бродский и христианство» показателен «разброс мнений», каждое из которых находит обоснование в текстах и словах самого поэта. Интерпретация поэзии Бродского как христианской в своей основ, «антиязыческой» наиболее полно представлена в работах Я. Гордина [ ] и И. Ефимова [ ]. Другие исследователи (кстати, в пределах одного сборника – «Размером подлинника») определяют ее как «виехристианскую, языческую» [ ]. Не определенность и проблематичность внецерковной веры поэта наиболее отчетливо выражены в интервью Петру Войлю [ ]. Но в другом интервью Бродский говорит следующее: «Каждый год на Рождество, я стараюсь написать по стихотворению. Это единственный день рождения, к которому я отношусь более-менее всерьез… Я стараюсь каждое рождество написать по стихотворению, чтобы таким образом поздравить Человека, который принял смерть за час» [ ].

А далее следует интервью с А. Найманом, где он приводит строки Бродского « Назорею б та старость, /воистину бы воскрес», которые, по утверждению А. Наймана, его оскорбляют [Р.П. с 144-145]. Речь идет о стихотворении «Горение». Действительно, они неприемлемы для христианина по нескольким причинам. Во-первых, поставлена под сомнение идея Воскресения, что совершенно невозможно даже «для плохого христианина», каким называет себя Бродский. Во-вторых, в иерархии христианских ценностей абсолютное место отводится Богу. В приведенных строках страсть к женщине оказывается сильнее чувств Христа, любимая становится выше Бога. А самое главное – отсутствует пиетет по отношению к Творцу, и Бог рассматривается всего лишь как источник для еще одного сравнения.

Для объективности картины в этом вопросе еще обратимся к еще нескольким суждениям. Например, к высказыванию А.Кушнера: «Религиозным в настоящем смысле этого слова Бродский не был. Он даже ни разу не посетил Израиль, Иерусалим…

С господом Богом у него были свои интимные, сложные отношения, как это принято в нашем веке среди интеллигентных людей… Но каждое стихотворение поэта – молитва, потому что стихи обращены не к читателю. Если эта внутренняя, сосредоточенная речь и обращена к кому-то, то, как говорил Мандельштам, - к «провиденциальному собеседнику», к самому себе, к лучшему, что тебе не принадлежит, к «небожителю» [Здесь; 206]. В какой-то мере с а. Кушнером солидаризируется Л. Лосев: «Иосиф всегда категорически отказывается обсуждать вопросы веры… Мне смехотворны нападки на христианство Иосифа. Или иудаизм Иосифа, или атеизм Иосифа и т.д . Я думаю, что в русской литературе нашего времени, в русской поэзии после Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама не было другого поэта, который с такой силой выразил бы религиозность как таковую в своей поэзии» [Зв.; 163].

Спорить о месте христианских ценностей в системе взглядов Бродского, их влиянии на поэзию, о месте евангельских и шире – библейских тем в его лирике можно до бесконечности, если не обращать внимания на слова самого Бродского, указывающие на возможность обойтись без выбора: «Кавафис раскрывался между язычеством и христианством, а не выбирал из них» [IV; 176]. Кроме язычества и христианства, это отказ доверять чему-либо, кроме непосредственно данного и проверяемого, т.е. позитивизм: «Больше не во что верить, опричь того, что // покуда есть правый берег у Темзы, есть // левый берег у Темзы» [II; 351]. Просматривается и иудаизм: «Я придерживаюсь представления о Боге как о носителе абсолютно случайной, ничем не обусловленной воли… Мне ближе ветхозаветный Бог, который карает… непредсказуемо» [Свен; 90]. Непосредственно – язык: «Если Бог для меня и существует, то это именно язык». Для поэта царство небесное, доктрины и т.д. – только трамплины, отправные точки, начальный этап его метафизических странствий (Свен, 91; 94).

По видимому, продуктивнее согласиться с исследователями о существовании параллельных миров у Бродского [Уланов]. Его мировосприятие и поэзия отражает состояние культуры постмодернизма. Современные сознания и культура лишены целостности и однозначности. Современность вбирает в себя и сопоставляет самые разные теории, идеи, ценности, унаследованные от прошлых эпох, делает их предметом рефлексии. Культура перестает быть сменой ментальных парадигм. (Освольд Шпенглер, Френсис Фукку – Яма). ХХ век осознает условность и ограниченность всех теорий и мировоззрений и исходит из принципа их взаимодополняемости. В случае Бродского наблюдается такое же стремление не выбирать и ни от чего не отказываться даже в ущерб цельности. Потому мы согласимся с позицией Анатолия Наймана, который замечает, что предпочитательнее говорить не о Творце, а о небе у Бродского и что в словосочетании «христианская культура» поэт делает акцент не на первом, а на втором слове [Р.П; 142]. Закономерно возникают вопросы: каковы религиозные истоки поэзии Бродского? Под влиянием каких факторов происходит его приобщение к иудео-христианской культуре? Какое место в мировосприятии поэта занимают ее ценности? И, наконец, каковы основные постулаты его христианства?

Среди факторов, обусловивших приобщение Бродского к христианству, следует назвать «духовную жажду». Любой человек, искренне задавшийся вопросом: «Что правит мирозданием?» спрашивает о Боге. Взращенный в недрах безбожного государства без наставников, без богословских книг (Бродский указывает, что Ветхий и Новый завет он прочитал в возрасте 23 или 24 лет) он пришел к мыслям о Боге одной лишь силой и страстью своего неземного вопрошания (см: Еф, Амирский). Впечатление от Священного писателя поэт называет самим сильным в его жизни. Несмотря на то, что Книги Библии были прочитаны после Бхоговат-гиты и Махаб-херсты, он совершает выбор в сторону идеалов христианства, или как бы подчеркивает, иудео-христианство, поскольку одно не мыслимо без другого.

Можно предположить, что одним из истоков «духовной жажды» является культура Петербурга, христианская по своей сути. Неслучайно восемнадцатилетний поэт еще до прочтения Библии напишет: «Каждый пред Богом наг. / Жалок, наг и убог./ В каждой музыке Бах,/ В каждом из нас Бог» (I; 25). Эрмитаж, среди картин которого множество полотен на библейские сюжеты, духовная музыка Баха, Гайдиа, Персела, архитектура Петербурга с величественными христианскими соборами становится для Бродского духовным убежищем, атмосферой, обусловившей его, «если не обязательно интеллектуальную, то по крайней мере душевную деятельность» [Амур.; 115]. К культурным влияниям следует отнести и высокую классику, поскольку Бродского к христианству привела сама поэзия, как через собственную поэтическую практику, так и через стихи Баратынского, Пушкина, Мандельштама» [Куллэ; 105] . подчеркивая духовную природу поэзии, сам Бродский отмечает: «Стихотворение, в конце концов, приводится в действие тем же механизмом, что и молитва» [Ренгин. Фил. Трад.; 13]. Особенное значение в становлении аксиологии Бродского имеет творчество Данте, Уистана Одена, Томаса Элиоте.

Непереоценимую роль в формировании христианских ценностей Бродского сыграла Анна Ахматова. Она стала последним классиком русской литературы, писавшим стихи на библейскую тематику. Личное знакомство поэта с А. Ахматовой, разговоры на темы религиозного существования повлияли на духовную жизнь Бродского. По словам поэта, именно то, чего она «простила врагам своим, было самым лучшим уроком того, что является сущностью христианства» [Глэд; 130]. Анне Андреевне Ахматовой посвящены стихи, ставшие вершиной его духовной поэзии: «Сетера Сретенье (1972) и «На столетие Анны Ахматовой (1989). В одном из интервью поэту сказали о том, что христианская тема – в традиционном понимании – не обозначена достаточно отчетливо, выпукло» в его поэзии на что он ответил: «Она проявляется в системе ценностей, которые в той или иной степени присутствуют в произведениях» [Амур.; 115]. Высказывания, эссе, литературно-критические статьи поэта, его поэзия, мемуарная литература дает возможность назвать основные постулаты, которые определяют систему христианских ценностей Бродского: Христос есть Спаситель человечества [I; 295;II;287,III;127]; голос Бога – это голос любви и прощения (III;178); творчество – это индивидуальное стремление к совершенству и в идеале – к святости (IV;181); христьянин – это человек, который предъявляет к себе высокие нравственные требования [О Цветаевой; 181].