2 апреля интрига вскрылась. После приема литовского посла Льва Сапеги, когда бояре разъехались из Кремля по домам обедать, Бельский, опираясь на стрельцов, затворил Кремль и пытался убедить царя Федора сохранить “двор и опричнину” так, как было при его умершем отце. По-видимому, он думал присвоить себе при этом первую роль, как старому опричнику, и устранить от царя “земских бояр” князя Мстиславского и Юрьева. Бояре получили тотчас же весть о происходящем в Кремле и бросились туда. Стрельцы Вольского, однако, отказались пропустить их в Кремль: успели туда проникнуть только Мстиславский “сам-третей” и Юрьев “сам-друг” – без обычной боярской свиты. Тогда их люди подняли крик, боясь, что Бельский погубит их господ; стрельцы же начали их бить. На шум сбежался народ: дело было у Кремлевских стен на Красной площади, где всегда была толпа у торговых рядов. Пошел слух, что Бельский хочет побить – или уже и побил – бояр. Толпа рвалась в Кремль, стрельцы начали в нее стрелять и, по сведениям Л. Сапеги, человек двадцать убили. Началось прямое междоусобие: народ собрался штурмовать Кремль. К черни пристали “ратные люди”, дворяне разных городов; добыли большую пушку (“царь-пушку”, как говорит летописец) и хотели ею выбить Спасские ворота. Из Кремля предупредили приступ. Земским боярам как-то удалось справиться во дворце с Бельским и освободить царя Федора от его внушений. Они вышли из Кремля к народу на площадь и спрашивали народ о причине его возмущения. Толпа требовала выдачи Бельского, потому что “он хочет извести царский корень и боярские роды”. Озлобление против интригана оказалось так велико, что боярам легко было отделаться от Бельского. Не выдавая его толпе, они решили его сослать в Нижний Новгород, о чем царским именем немедленно же и сказали народу. Москва успокоилась, и Бельский сошел со сцены надолго. Молва говорила, что он старался удержать в силе “опричнину” не для себя, а для того, чтобы определить царствование Московское своему советнику; некоторые видели в этом советнике Бориса Годунова. Однако в 1584 году Борису было еще рано этим заниматься. Все дело Бельского прошло без участия Бориса, и в его результате Борис ни выиграл, ни проиграл. Выиграли дело старейшие бояре; “опричнина” с Бельским официально ушла из дворца и государства. У дел встал Никита Романович, которому, по общему признанию, принадлежала действительная опека над его родным племянником царем Федором, а вместе с ней и правительственное первенство.

- Никита Романович Юрьев был стар; в августе 1584 года его постигла тяжкая болезнь, по всей вероятности – удар, и он сошел с политической арены. Немедленно выяснилось, что его место – царского опекуна и правителя государства – займет царский шурин Борис Годунов. На первый взгляд, это не казалось столь очевидным; на первом месте в боярском списке стоял старик князь И. Ф. Мстиславский, а не Годунов. Кроме чиновного первенства, он, как и Борис, обладал драгоценным для того времени преимуществом – родством с царской семьею. Правда, родство было не близкое (Иван Федорович Мстиславский был сыном двоюродного брата Ивана Грозного, иначе – внуком сестры великого князя Василия III), но оно было давнее и потому сравнительно ценное. Однако Годунов перешел дорогу Мстиславскому, так как болезнь Никиты Романовича обнаружила близость Юрьевых именно к Годунову и засвидетельствовала какое-то соглашение между этими боярами, союз или связь их семей. Общая почва для такой связи ясна: и та, и другая семья принадлежала к позднейшему кругу московской дворцовой знати, обе держались благоволением Грозного и родством с Федором; обе имели одинаковые интересы во дворце и одних и тех же завистников и врагов. Союз их был естественным; но он не просто существовал, а был создан и оформлен. Современники знали, что Никита Романович “вверил Борису соблюдение о чадах” своих. Эти “чада” были еще молоды, нуждались в поддержке и руководстве на трудном придворном пути, и заболевший старик поручил их тому же боярину, которому передавал и попечительство над царем. В свою очередь, Борис поклялся считать их за братьев и помощников в деле управления. Так возник “завещательный союз дружбы” между двумя виднейшими семьями дворцовой знати, не хотевшими выпустить из своих рук фавор и власть. Дворцовое влияние эти семьи могли отстоять и сами, а власть в правительстве помогли им освоить и укрепить за собою виднейшие политики того времени, думные дьяки, братья Андрей и Василий Щелкаловы. Старший из них Андрей Яковчевич был в теснейшей близости с Никитой Романовичем, с которым вместе много лет служил Грозному; а затем сблизился он и с Борисом. Есть сведение, что для Бориса он был наставником и учителем в деле житейского преуспевания. Между Борисом и Щелкаловыми существовала будто бы клятва, чтобы им, согласно всем трем, искать преобладания в правительстве. Таким образом, ко времени болезни Никиты Романовича в Москве образовался крепкий союз деловых людей, направивший свои силы против родовой знати в пользу определенных семей царской родни.

Переход власти от Н. Р. Юрьева к Борису, по-видимому, был дурно принят родовитейшими боярами и повел к розни боярской. По словам летописца, бояре разделились надвое: одну сторону составили Годуновы, Борис с дядьками и с братьями”, другую – князь И. Ф. Мстиславский. К Годуновым пристали и иные бояре и дьяки, и думные, и служивые; а с князем Мстиславским были князья Шуйские и Воротынские, Головины, Колычевы и другие. Началась борьба за придворное влияние и положение, и Борис, по словам летописи, осиливал. При Грозном дело не обошлось бы без крови; теперь же борьба разрешилась мягче. Сначала пострадали Головины: в конце 1584 года их устранили от должностей (казначеев), причем один из Головиных сбежал в Литву. Затем старший Мстиславский, Иван Федорович, служивший во дворце с 1541 года, был сослан в Кириллов монастырь и там был пострижен в монахи. По сообщению летописца, другие противники Бориса были разосланы по дальним городам, а кое-кто попал в тюрьму. Но, очевидно, это гонение не простиралось далеко: летописец не указывает поименно жертв Бориса, сосланных и заключенных, кроме названных выше; а из документов видно, что после пострижения старика Мстиславского его сын, князь Федор Иванович, наследовал его первенство в боярском списке и, таким образом, не пострадала даже семья главного противника Бориса.

- Устранение старого Мстиславского по времени совпало с кончиной Никиты Романовича Юрьева (весна 1585 года). На вершинах боярства стали теперь друг против друга Борис Годунов и князья Шуйские, выступившие на первый план с удалением Мстиславского. Шуйские желали продолжать борьбу с временщиком и повели ее осторожно, и столь хитроумно и сложно, что раскрыть их замыслы представляет большую трудность. Зачем-то они вовлекли в свою интригу общественные низы. Шуйские возбудили против Бориса московскую площадную толпу. В первой половине 1587 года в Москве произошел уличный беспорядок, направленный против господства Годуновых. Когда же отсиделись и справились с толпой, то начали “розыск” – следствие, по которому главными виновниками были признаны князья Андрей Иванович и Иван Петрович Шуйские. Их постигла государева опала: они были сосланы, имущество их конфисковано. Молва говорила, что в ссылке пристава Шуйских позаботились об ускорении их кончины. Приятели Шуйских, Колычевы, Татаевы и другие, были также сосланы. Их “люди” (холопы) и “торговые мужики” подверглись пыткам, а шесть или семь из них были даже казнены. Московское правосудие за одно и то же дело всегда карало боярина ссылкой, а “мужика-вора” смертной казнью. В чем именно оказались виноваты потерпевшие на пытках и в ссылках, никто из современников прямо не объясняет. Можно только догадываться, что “площадь” пыталась учинить “мирское челобитье” о том, о чем ее научили просить враждебные Борису бояре и о чем рискнул просить царя вместе с боярами и московский митрополит Дионисий. Дело в том, что у царя не было детей; та мысль, что у царя был брат Димитрий, видимо, не играла никакой роли в умах; боялись прекращения династии и думали избежать этого бедствия, устранив неплодную царицу. Забота о благополучии династии была, конечно, благовидна и лояльна; но она была внушена Шуйским и их сторонникам не одной любовью к династии и государству, но еще и надеждой, что вместе с удалением царицы падет и ее брат Борис, ненавистный челобитчикам. Расчет был тонок и хитер, но оказался неосновательным. Челобитчики все-таки ошиблись: если бы Ирина была действительно бесплодна, их челобитье имело бы смысл; но царица несколько раз перенесла несчастные роды до тех пор, пока у нее не родилась дочь Феодосия (1592). Поэтому речь о разводе была преждевременна и очень бестактна, а вмешательство площадной толпы в такое интимное дело могло представиться дерзким и преступным. Митрополит Дионисий, поддержавший своим участием “бездельное” челобитье, оказался в ложном положении и должен был оставить митрополию и удалиться в монастырь, потому что тоже “к бездельникам пристал”.