Инспектор, затормозив машину у мотеля, поспешил в кафе, словно и гнал всю дорогу, чтобы вовремя встретиться со своим гамбургером. Я был, вне сомнения, первый человек из России в Уиндоу-Рок. Снял комнату в мотеле, единственном, как и в Туба-Сити, но сравнительно недавней постройки. Познакомился с его менеджером, мистером Нельсоном. Получил крышу над головой, кровать, стол, стул, поломанную лампу, завывание ветра за окном и аккуратные, свеженькие, каждое утро возобновлявшиеся барханчики кремового песка под дверью. Закрытая дверь и плотно пригнанная рама – совсем не препятствие для здешнего, всюду просачивающегося песка.

Ученые вычислили, что, ни много ни мало, еще 163 миллиона лет назад, в мезозойскую эру, ветер и песок пустыни плюс вода высверлили это неровное круглое окно в скале, не подозревая, что в двадцатом веке оно станет для индейцев навахо окном в остальную Америку. Впрочем, задолго до наших дней необыкновенная скала была для навахо свидетельством присутствия и деятельности сверхъестественных сил, одним из священных мест их земли. Сюда по весне приходили шаманы с плетеными бутылками, потому что только здесь была та вода, которая помогала упросить небо ниспослать обильные дожди. А теперь священной скале нашли не религиозное, а государственное применение. В 1936 году из форта Дифайенс, который был для навахо символом жестокости «англо», Бюро индейских дел переместило сюда административный центр резервации, а после второй мировой войны Уиндоу-Рок стал местопребыванием администрации, или правительства, племени. Здесь многие не живут, а лишь работают. Была пятница, конец рабочего дня и канун уикэнда. Индейская мини-столица вела себя по-американски, вымирая с автомобильной скоростью. Служилый люд разъезжался по домам, усаживаясь – возле плоских, сооруженных из камня-песчаника канцелярий – в автомашины с важной предупреждающей надписью на бортах: «Официальное лицо. Племя навахо». В кафе при мотеле, куда я зашел перекусить, индеец в отглаженной форме полицейского любезничал с красивой официанткой-навашкой. У официантки была прическа а-ля Софи Лорен и томный взгляд раскосых пронзительных глаз, заимствованный с обложки модного журнала. Кафе, хотя и скромное, маленькое, поблескивало стеклом, пластиком и нержавеющей сталью разных автоматических приспособлений, как где-нибудь на автостраде между Нью-Йорком и Вашингтоном. Щебетала стайка девочек-школьниц в серых бязевых тренировочных костюмах.

Те навахо, которые именуют себя Народом, отсутствовали и здесь, как будто не признавая своей и эту столицу. Я отправился в редакцию газеты «Навахо таймс», которая издается племенем, в надежде найти общий язык газетчика с газетчиками. Два индейца клеили пакеты – это был, наверное, отдел распространения и экспедирования. Редактора не нашлось на месте. Разговора с его заместительницей, миссис Гудлак, рыжеватой, пожилой навашкой с нездоровым цветом лица и воспаленными глазами, не получилось. Привыкнув к общению с американцами, я поначалу невольно пробовал те же приемы на навахо. А они – другие. Их сдержанность выглядит угрюмостью, неприветливостью, нелюдимостью. Не каждый готов завязать приятельские отношения с белым. В отношении белого индеец инстинктивно насторожен. Подробный разговор в редакции миссис Гудлак отложила до понедельника – и появления редактора. Но позвала другого Гудлака, своего племянника, и напрямик, карабкаясь через песчаный холм, он провел меня к длинному кирпичному зданию, где левое крыло отдано правительству племени, а центральная часть – персоналу БИД. Хотя короче и удобнее было войти через центральный вход, молодой Гудлак повел меня через крыло правительства племени – побаивался нарушить незримую границу.

Приближение уикэнда уже вымело коридоры. Но самый главный человек еще не покинул рабочего места в самом большом кабинете. И был доступнее Джеймса Хоуэлла из Туба-Сити, своего подчиненного, не играл в прятки с репортером. Грэм Холмс, почтенного вида мужчина с проседью в черных волосах,– директор резервации. И хотя на стене за его креслом висит портрет индейца – председателя совета племени (в обычном европейском костюме), Грэм Холмс знает свои полномочия и никому не собирается уступать их. Эта резервация у меня под началом,– так насмешливо и твердо определил он свое положение, приступая к разговору.

В его штате 4500 человек. Сам он – адвокат по образованию, из Оклахомы, с 18-летним стажем службы в БИД. В главном вопросе настойчив, как и другие его сотрудники,– ассимиляция. Выкорчевывание и пересадка – не такие, как в форте Сампер,– медленные, добровольные, но – непреложные. Растворение по одиночке среди большого американского мира, либо продление, затягивание групповой бедности резервации. На практике эта дилемма выглядит, пожалуй, по-иному: и тут и там бедность и отчаяние, тут – групповая, там – отчаяние каждого по отдельности, бедность рассеянная, растворенная, незаметная. И лишенная какой ни есть стены племенной защиты. А дано ли третье – и лучшее?

.Вечер. Солнце, которое вечным наблюдателем здешней жизни совершает свои круги над аризонской пустыней, скрылось в песках, развернув на прощание над ними недолгий широкий закат. Закат южный, ранний. Вечер долгий. Улиц в Уиндоу-Роке нет, вечерних городских гуляний с созерцанием если не людей, то хотя бы витрин тоже нет. Да что людей и витрин – здесь нет и самого города. Всего лишь канцелярии, в которых пытаются управлять теми, кто тут не живет. Не только городов не существует у навахо, но и деревень. Хоганы, даже родственников, хуторками стоят на отдалении друг от друга.

Познакомился с Нельсоном - старый холостяк, днюет тут и ночует. Днем – то за кассой сам стоит, то командует на кухне, учит поваренка-навахо делать яблочный паи, то сидит за столиком в кафе, пьет кофе, присматривает за порядком. И вот вместе с Нельсоном коротаем вечерок, сидим и у него, и у меня, и не молчим – беседуем. И этого «англо» я пытаю насчет индейцев, но каждый человек – история, и разве не заслуживает мистер Нельсон нескольких слов о нем самом.

Лицо усталое – не просто от этой скучно уходящей апрельской пятницы, но уже и от жизни. Галстук-шнурочек «вестерн», повисший на жилистой шее, пропущен через индейскую брошь, серебро с бирюзой. Тут каждый «англо» с теми или иными атрибутами приобщения к индейцам – в одежде, в биографии, в том и другом. Всю жизнь мистер Нельсон делает бизнес на индейцах и рядом с индейцами. У него собственный ресторан в Фармингтоне, на севере соседнего штата Нью-Мексико. А в Уиндоу-Роке уже два года управляет этим мотелем, который, кстати, принадлежит администрации племени навахо. Отнюдь не золотое дно. Сами они, индейцы, дело вести не умеют, вот и приглашают белых бизнесменов. Шесть менеджеров, все белые, сменились в течение двух последних лет. Мотель неприбыльный. Но Нельсон получает свое жалование, как положено, и за него в Уиндоу-Роке держатся, ему удалось сократить дефицит. Он работящ и практичен. В штате у него восемнадцать уборщиц, официанток, кухонного персонала – и все навахо. С ними ладит – не ладить нельзя, но и жалуется на них, на своих индейских девушек. Черт побери, они медлительны и не любят улыбаться, а ведь улыбка – это нужная, окупающая себя в бизнесе вещь, как конфетки, которые бесплатно раздают малышам, приходящим с папами и мамами,– родителям нравится, когда обожают их детей. Черт побери, будь у него белый персонал, больше восьмидесяти работников не понадобилось бы.