Мономах скончался близь Переяславля у любимой церкви, построенной на Альте, 19 мая 1125 года, семидесяти лет отроду. Тело его было привезено в Киев. Сыновья и бояре понесли его к церкви св. Софии, где он и был погребен. Мономах оставил по себе память лучшего из князей. «Все злые умыслы врагов, - говорил летописец, - Бог дал под руки его; украшенный добрым нравом, славный победами, он не возносился, не величался, по заповеди Божьей добро творил врагам своим и не щадя имени своего, но все раздавая нуждающимся». Монахи прославили его за благочестие и за щедрость монастырям. Это-то благодушие, соединенное в нем с энергичной деятельностью и умом, вознесло его так высоко и в глазах современников, и в памяти потомства.

Вероятно, народные эпические песни о временах киевского князя Владимира Красное Солнышко, так называемые былины Владимирова цикла относятся не к одному Владимиру святому, но и к Владимиру Мономаху, так, что в поэтической памяти народа эти два лица слились в одно. Это предположение может подтверждаться следующим: в Новгородской летописи под 1118 годом Владимир с сыном своим Мистиславом княжившим в Новгороде, за беспорядки и грабежи призвал из Новгорода и посадил в тюрьму сотского Ставра с несколькими соумышленниками его, новгородскими боярами. Между былинами Владимирова цикла есть одна былина о Ставре боярине, которого киевский князь Владимир засадил в погреб, но Ставра освободила его жена, переодевшись в мужское платье. Имя Владимира Мономаха было до того уважаемо потомками, что впоследствии составилась сказка о том, будто византийский император прислал ему знаки царского достоинства, венец и бармы, и через несколько столетий после него спустя московские государи венчались венцом, который назвали «шапкою» Мономаха. Рассуждая беспристрастно, нельзя не заметить, что Мономах в своих наставлениях и в отрывках о нем летописцев является безупречным и благодушным, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени, воспитания и среды, в которой он жил. Таков, например, поступок с двумя половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав гостеприимства. Завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он участвовал, не оставлено было в живых ни челядина, ни скотины. Наконец, он хотя и радел о русской земле, но и себе не забывал и, наказывая князей действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва выходившим из самого варварского состояния, вращаясь в такой среде, где всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, еще почти не понимая святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды и собирал под его силы русской земли.