Иначе трактует мироощущение древнего грека В.В.Вересаев. “Вовсе он не обвивал истины священным покровом поэзии, не населял “пустой” Земли прекрасными образами. Земля для него была полна жизни и красоты, жизнь была прекрасна и божественна – не покров жизни, а жизнь сама”. Вывод Вересаева: неискоренимо крепко было в душе эллина основное чувствование живой жизни мира.

Однако если в античности представление о краткосрочности земной жизни, которая в своем значении представлялась величайшим благом беспокоило умы, то позже возникает сознание ничтожности этой жизни в холодном и бесстрашном космосе. Идея бессмертия как наказания воплощена в образе персонажа христианской легенды позднего западноевропейского христианства – Агасфера. Во время страдальческого пути Иисуса Христа на Голгофу под бременем креста Агасфер отказал ему в просьбе о кратком отдыхе. Он безжалостно повелел ему идти дальше. За это Вечный Жид получил Божье наказание. Ему было отказано в покое могилы. Он был обречен из века в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа. Только тот мог снять с него проклятье. Этот сюжет и различные его интерпретации вошли в мировое искусство. Легенда об Агасфере становится достоянием литературы с XIII в. По рассказу английского монаха Роджера Уэндоверского, архиепископ, прибывший в Англию из Великой Армении, рассказывал, что лично знаком с живым современником и оскорбителем Христа. В 1602 г.выходит анонимная народная книга “Краткое описание и рассказ о некоем еврее по имени А.” Хотя эта легенда в XVIII в. становится объектом насмешек, образ Агасфера вместе с тем оказывается объектом творческой фантазии, позволяющей осмыслить бессмертие в контексте новой эпохи. К этому сюжету обращается молодой Гете.

Легенда об Агасфере давала романтикам возможность переходить от экзотических картин сменяющихся эпох и стран к изображению обреченности человека и мировой скорби. Э.Кине превратил Агасфера в символ всего человечества, пережившего свои надежды, но чудесно начинающего свой путь заново. Современный вариант “агасферовского” сюжета о проклятии тяготеющего, безрадостного бессмертия дал аргентинский писатель Х.Л.Борхес в рассказе “Город бессмертных”.

Мы видим, стало быть, что, казалось бы, универсальные ценности на самом деле обнаруживют свою ограниченность в контексте человеческой истории. Обратимся, скажем, к такой святыне, как свобода. Издревле человека, который стремился обрести свободу, казнили, подвергали изощренным пыткам, предавали проклятиям. Но никакие кары и преследования не могли погасить свободолюбие. Сладкий миг свободы нередко оценивался дороже жизни….На алтарь свободы брошены бесчисленные жертвы. И вдруг обнаруживается: свобода вовсе не благо,а, скорее жестокое испытание.

Соотнесемся хотя бы с собственным опытом. Как долго мы грезили о свободе…Казалось, когда оковы тяжкие падут и рухнут темницы, все стороны нашего бытия обретут состояние гармонии и блаженства. Теперь мы пьем ее, вожделенную, большими глотками. Но с каждым новым вздохом охватывает оторопь. Нам предстоит на собственной судьбе прочувствовать неизмеримые долгосрочные последствия распада Союза. Каждый уже сегодня испытывает на себе отголоски ничем не ограниченных противостояний. Свобода предпринимательства – она тоже обернулась кошмарными неожиданностями.

Рождается вопрос, который Артур Шопенгауэр формулировал в виде парадокса: “Свободен ли тот, кто свободен ?” И в самом деле, не отягощен ли бременем нынешний демократ, который вдруг обнаруживает авторитарные замашки ? Свободен ли тот, кто захвачен эгоистическими вожжделениями ? А может быть, прав бессмертный Гете: “Свободен только первый шаг, но мы рабы другого…”?

Поразмыслим: правда ли, что свобода во все века воспринималась как святыня ? Увы, история подтверждает не только истину свободы. Она полна примеров добровольного закабаления – красноречивых иллюстраций психологии подчинения. Накануне звездного часа нацизма и сталинщины Эрих Фромм описал специфический культурный и антропологический феномен – бегство от свободы…Именно так называется его первая книга.

Оказывается, человек массы вовсе не тяготеет к свободе. Психологически ему гораздо уютнее, когда его жизнью, его волей и разумом распоряжается тоталитарный лидер. Еще не выветрились из нашей памяти поразительные строчки, когда человек благослов­ляет свою готовность не быть собою: “Мы так вам верили, това­рищ Сталин, как, может быть, не верили себе”.

Не вырабатывается ли на протяжении веков инстинктивный импульс, парализующий волю человека, его спонтанные побуждения? Кому мы более верны сегодня – себе или политическому лидеру ? Отчего люди демонстрируют фанатическую приверженность не идеям, а популистским лидерам ? Возможно, правы публицисты, ко­торые все еще видят в нашей стране огромную тюремную зону с вышками на каждом километре ?

Свободен ли человек ? О чем идет речь – о политическом по­ложении или о внутреннем самоощущении ? Человек, закованный в кандалы, крайне стеснен в своих поступках. Но его гордый дух, воз­можно, непреклонен…Варлам Шаламов рассказывал, что он никогда не чувствовал себя таким внутренне независимым и свободным, как в тюрьме. Другому индивиду никто не чинит препятствий, он волен распоряжаться собой. Однако, вопреки счастливым обстоятельст­вам, он добровольно закабаляет себя.

У свободы различные лики. Ее связь с моралью крайне разно­речива. Независим ли, к примеру, тот, кто обуздывает собственные вожжделения ? Как совместить радостную идею суверенитета с опасностью своеволия индивида ? Теперь только и слышишь ото­всюду: о, дайте, дайте мне свободу. Но мало кто готов искупить свой позор…

Свобода представляется многим чем-то самоочевидным. О чем тут рассуждать ? Каждый человек, задумавшийся над своим предназначением, не сомневается в том, что при любых обстоя­тельствах способен возвыситься над самим собой и условиями. Все зависит от его духовных усилий, напряжения, воли. Если он захочет, свобода окажется его союзницей. Не проявляются ли в подобном ходе мысли обычные житейские предрассудки ? Мы постоянно ви­дим, как человек оказывается заложником собственных шагов, из которых только первый свободен…

Свобода не призыв, не благопожелание, не субъективная на­строенность и далеко не всегда сознательный выбор. Это, скорее всего, онтологическая проблема. Она, скажем, может ассоцииро­ваться с полным своеволием, но она может отождествляться и с сознательным решением, с тончайшим мотивированием человече­ских поступков.

Сколько сарказма извели наши публицисты по поводу лондон­ского Гайд-парка. Не забавно ли: человек встает на картонный ящик и начинает вещать о вселенских проблемах ? Тут же и слушатели – тоже случайные пророки. Но ведь это такое естественное право: быть для самого себя мудрецом, высказываться по проблемам, ко­торые выходят за узкий горизонт собственного существования. Между тем ограничимся предостережением: свобода всегда возни­кает как отрицание чего-то…Отвергая, поразмыслим, где мы ока­жемся, когда отречемся. Теперь то нам ясно, что стало с нашей ис­торической судьбой. Мы жертвами пали в борьбе роковой