Каждая из этих трех форм не случайна, а соответствует специфике передаваемого ею содержания. Так, философско-правовые идеи, позднее развитые в “Духе законов”, в силу своей отвлеченно-теоритической природы могли быть наиболее адекватно выражены через прямое философское рассуждение и публицистическое высказывание. (Эта жанровая форма условно

*¹ В. Г. Белинский, полн. Собр. Соч., т. 10, М., 1956, стр. 318.

называется нами “риторической”.) Таким чисто риторическим элементам в романе принадлежит относительно небольшое место (29 писем), но композиционно они составляют центральную часть романа между 69 и 131 письмами.

Современный французский исследователь Родье, анализируя композицию “Духа законов”, находит целый ряд соответствий между этим фундаментальным трудом Монтескье и центральной частью “Персидских писем”. Причем сопоставительный анализ риторического пласта “Персидских писем” и “Духа законов” выявляет не только определенную преемственность рассматриваемых философско-правовых идей (что, кстати, отмечалось и отечественными, и зарубежными исследованиями), но и известное совпадение логики их развития в этих двух книгах. В риторическом плане “Персидских писем” и в “Духе законов” обнаруживается общая структура отвлеченно-рассудочной мысли, движущейся от выработки основополагающих принципов к более конкретному правовому или социологическому исследованию, строящемуся на этих принципах. В риторической части “Писем” автор использует тот же дедуктивный метод развития и изложения идей (от общего к частному), который столь характерен для философско-правовой мысли французского просветителя в его собственно научном труде.

В рамках романа риторический пласт, построенный в жанре прямого философско-правового рассуждения, - относительно самостоятелен, внесюжетен. Поэтому форма письма, характеризующаяся ослабленной сюжетностью, оказалась для него одной из самых естественных форм. Этот собственно нехудожественный пласт, тем не менее, органично включается в художественное целое романа, что осуществляется не через романную коллизию или сюжет, а исключительно через героя. Герой в философском романе Монтескье получает особую функциональную нагрузку: он тот контактный узел, который собирает все разрозненные элементы романа в художественное единство. У Монтескье Узбек и Рика становятся прямыми проводниками философских положений автора, живой персонификацией различных сторон авторского мировоззрения.

“Персидские письма” открывают новый тип романного героя, который затем станет характерным для философского романа просветителей. Рождается герой-идеолог, носитель определенной философской традиции. Он не столько просто живущий, чувствующий, сколько размышляющий герой. Жизнь, подвергаемая его осмыслению, берется во всей широте своего спектра: частного, социального, философского. Поэтому активная роль героя становиться ведущей именно в риторических частях философского романа, где он прямо высказывает или защищает определенные авторские идеи. “Моралистический” пласт содержания – называя его, таким образом, имеем в виду жанровую традицию французских моралистов XVII в. и в особенности Лабрюйера, оказавшего своими “Характерами” огромное влияние на Монтескье. Нужно отметить, в частности, что именно моралистический пласт содержания “персидских писем” с его особыми способами создания художественного образа действительности, дает возможность определить этот роман как произведение классицистической прозы Просвещения.*¹ Известно, что Монтескье пытался создавать моралистический жанр эссе и рассуждения в чистом виде, о чем свидетельствуют, в частности, наброски таких его незаконченных работ, как “Опыт о счастье” и “История ревности”, частично собранных в книге “Неизданные мысли”.

Почти половина общего количества писем в романе представляет жанровый образец описательно-моралистической прозы. Здесь можно встретить все ее формы, столь широко представленные в “Характерах” Лабрюйера: и сатирический портрет, и небольшую сценку, и отрывок из письма, и афористическое рассуждение, и диалог, и максиму. Описание нравов, характеров, социальная критика – вот то круг содержания, который наиболее естественно ложиться в уже готовые формы моралистического жанра. Пестрая смесь этих “малых” жанров позволила Монтескье дать критический

.*¹ См. Д. Д. Обломиевский, Французский классицизм, М., 1968, гл. VI.

обзор многообразных сторон французской действительности, порожденных ею типов и отношений. При этом в “Персидских письмах” портреты, оценки, рассуждения мотивируются обстоятельствами жизни, встреч и разговоров Узбека и Рика в Париже. Тем самым, писателю удалось сюжетно привязать их к произведению, ввести в романное целое. (И вновь, как и в риторическом пласте, именно герои становятся внешней связующей нитью всего романа).

3.2 Сатирические портреты

В “Персидских письмах” широко представлен жанр сатирического портрета, выполненного в традициях Лабрюйера, любимого писателя Монтескье. Если Ларошфуко, другой замечательный французский моралист, исследуя человека в своих “Максимах”, стремился проникнуть в импульсы человеческих страстей, в основные двигатели человеческого поведения, то Лабрюйер больше интересовался внешними проявлениями человеческой природы (поведением человека в совершенно определенной социальной среде), взаимодействием среды и человека. Поэтому столь органичен для художественного мира этого писателя жанр портрета, в котором через внешние черты личности и ее поведения проступает внутренний склад человека, его социально-характерный тип. У Лабрюйера внешнее и внутреннее выступает в нерасчленяемом единстве: внешнее – это проявление внутреннего, а внутреннее обусловлено внешним (воспитанием, средой, общественными отношениями).

Такой материалистический взгляд на природу человека, не лишенный, впрочем, в “Характерах” известной классической абстрактности, был воспринят Монтескье в “Персидских письмах”. В этом произведении даже в большей степени, чем у Лабрюйера, сатирический портрет создается не статичным описанием объекта: на помощь приходит живая сценка, часто целая картина, в которой через серию выразительных внешних проявлений: жест, слово, поступок – создается точная действующая модель определенного типа, быдь то стареющая кокетка или напыщенное сановное лицо. Характерной для моралистического взгляда на человека, как известно, является тенденция к известной классификации типов людей, их отношений – тенденция к выводу некоторых общих “теорем”, касающихся биологической, психологической, социальной природы человека. Монтескье следует этой национально-французской традиции моралистического психологизма, выводя ее чаще всего в пронический, разоблачительный план. В сатирических портретах, осмеивающих ряд общечеловеческих слабостей и пороков, - таковы типы самодовольного хвастуна (письмо 50 и 72), смешной тщеславной кокетки (52, 63), ученого дурака, ученого педанта и ученого шарлатана (66, 128, 142, 143), красноречивого болтуна (82) и т. д. - Монтескье ближе всего подходит к художественному методу Лабрюйера с его стремлением выявлять некоторые общие характеры и типы людей своего времени. В книге Лабрюйера сильны элементы социальной сатиры (нищета народа, пустота и развращенность двора, несправедливость распределения жизненных благ). Монтескье, следуя критическим традициям Лабрюйера, расширяет и углубляет осуждение всех сторон старого режима. Жанровые формы, заимствованные им у Лабрюйера, в частности портрет, насыщаются сарказмом, уничтожающей иронией (см. сатирические портреты духовника и т.д. – письмо 48; капуцина, судьи - 68, вельможи – 71, переводчика – 128 и т. д.). В этих письмах сатирический эффект чаще всего достигается приемом невольного саморазоблачения персонажей в сценке-диалоге. Характер главных действующих лиц точно соответствует философско-критической цели романа. Удивленная “наивность” персов Монтескье, трогательное незнание ими всех сторон европейского уклада, их “безобидность” как далеких чужеземцев вызывает у собеседников реакцию откровенности, лишенную обычного в таких случаях лицемерия. Монтескье довольно часто вставляет в письма персов друг к другу отрывки из чужих писем, тем самым расширяя диапазон критического осмеяния за рамки непосредственного наблюдения героев (см. письма 51, 78, 130, 142, 143, 145).