наоборот, Бунин отмежевался от них. Писатель радовался успехам Советской Армии и после войны помышлял вер­нуться на родину. Но, к сожалению, этого не сделал— сильны оказались прежние предрассудки, какая-то остав­шаяся внутренняя двойственность, дурное влияние эми­грантского окружения. А вместе с тем его глубоко прав­дивые, высокохудожественные произведения, проникнутые любовью к русским людям и русской природе, все больше и больше становились известными после войны в нашей стране. И в настоящее время Бунин предстает в нашем сознании пусть по-прежнему только как бытописатель до­революционной России, но все же как крупнейший русский реалист, несомненно классический писатель, которого лю­бят миллионы читателей.

Бунин при жизни производил на окружающих впечат­ление нелегкого, строптивого человека, по убеждениям какого-то старорежимного, закосневшего в своем «дво­рянстве», обычно высказывающего свои мнения в пара­доксальной, резкой и непреклонной форме. Что-то из этих черт угадывается на некоторых его портретах: несколько франтовато одетый, холодно-сдержанный, с жилистой ше­ей и гордыми поворотами головы, он всегда как бы готовится к спорам и властным взглядом требует согласия с собой.

Нежно любимого Чехова, этого предельно лаконичного стилиста, он , упрекал в том, что тот пишет слишком «жидко», а его пьесы считал просто «малоудачными»; всемирно известного гения русского романа, аналитика психологических тайн и загадок человеческой души До­стоевского он до конца жизни считал «плохим» писателем. Новейших поэтов, искавших путей к революции и воспев­ших ее, Брюсова и Блока, безоглядно причислял к «дека­дентам».

Чтил всегда только одного Льва Толстого, о котором написал за границей очерк «Освобождение Толстого» с очень сложным и весьма спорным толкованием духовных исканий писателя, чтил с годами все больше и больше Лермонтова, особенно его «Тамань». В гоцентрическом сознании Бунина, кажется, "ни для кого, кроме него са­мого, ,не оставалось места. Конечно, такая несовмести­мость с другими была не простой причудой натуры, а своеобразной формой осознания писателем своего непо­вторимого творческого «я», а иногда и проявлением изестной исторической и классово-дворянской ограничен­ности. Не постесняемся сказать об этом прямо.

Но часто получалось так: Бунина с раздражением по­ругивали не только М. Горький, действительно видевший недостатки писателя, но и тогдашние либеральствовавшие буржуазные критики, почитавшие себя столпами прогрес­са. Бунин им казался «отсталым», не умеющим шагать в ногу со временем. Отчасти и в самом деле какими-то архаическими, опоздавшими родиться выглядели главные мотивы его. произведений: о разорении русского помест­ного дворянства, обнищании деревни, забитости, темноте и жестокости мужиков. Его творчество вселяло чувство безрадостности, бесперспективности русской жизни. Бунин никаких выходов не подсказывал и сам их, видимо, не знал. А его рассказы-притчи о пострадавших народных праведниках («Иоанн Рыдалец», «Аглая») еще больше вселяли отчаяние. Даже с юмором написанные рассказы «Мирская, слава», «Божье древо» не могли разрядить тоски, ибо,со всей очевидностью становилось ясно, как примитивно стремится утешить себя народ, какими шар­латанами бывают его знахари-утешители.

Все в творчестве Бунина, однако, было гораздо слож­нее, чем казалось многим на первый взгляд.

Входил в литературу Бунин медленно. Хотя рассказ «На край света» об обездоленных крестьянах-переселен­цах хвалил «сам» Скабичевский, популярный народниче­ский критик. Долгое время Бунин известен был только как стихотворец. Бунина-прозаика по-настоящему заме­тили с «Антоновских яблок», с которых начинается его классическая проза. Первоначально его стихотворения напоминали Никитина, Надсона с модной тогда состра­дательной ноткой, а потом «чистых» лириков: Фета, По­лонского, А. Майкова, и сам Бунин был не прочь иногда побравировать: он поэт только для избранных. В эпоху символистов и позднее футуристов такая позиция каза­лась уже обветшалой. Не многие тогда заглянули во внутреннее строение «банального» стиха Бунина и уви­дели его богатые ритмы и образы, вбиравшие в себя жи­вые впечатления и трепеты современной мысли.

Только самые зоркие современники, Чехов и затем в особенности Горький, усмотрели в Бунине, при всей его противоречивости и уязвимости, настоящего писателя-реалиста, первоклассного стилиста, у которого никому не зазорно поучиться. Всяческое отстаивание Буниным доб­ротного реализма, его славных традиций тогда, когда от реализма стало модой отказываться, является важнейшей заслугой писателя. Горький указывал, что за Буниным есть своя, никем еще не учтенная правда о русской жиз­ни. Изымите Бунина из русской литературы, и она по­тускнеет, что-то утратит от своей прославленной честно­сти и высокой художественности. И Куприн говорил, что Бунин «приобщен ко всем идеалам русской литературы».

Весь вопрос только в том, как он к ним приобщен. Самые расхожие формулы, которыми еще старое, дорево­люционное литературоведение определяло общественные позиции Бунина, которые повторялись до последних дней, гласили, что Бунин—певец осени и грусти, «дворянских гнезд», что он «помещик», испугавшийся революции 1905 года, не сумевший разглядеть борющегося крестьян­ства. Во всем этом было много правды. Это и придавало Бунину какой-то старомодный вид и как бы объясняло раздражающий характер его суждений о людях и собы­тиях. Но это была еще не вся правда о писателе.

Самого Бунина возмущали такие односторонние опре­деления характера его творчества, явные «искажения» его мировоззрения. Он был против навязываемого ему пес­симизма, мнения о сгущении красок при изображении народа. В одном из газетных интервью он с жаром рас­сеивал «подозрение» в том, что характер его произведе­ний о мужике вытекает из того, что он сам «барин». Бунин говорил, что он «никогда в жизни не владел зем­лей и не занимался хозяйством» и «никогда не стремился к собственности»: «Я люблю народ и с не меньшим со­чувствием отношусь к борьбе за народные права, чем те, которые бросают мне в лицо «барина».

Долгое время и позднее эти формулы как бы подска­зывали видеть в Бунине только «выразителя», «предста­вителя» интересов разоряющегося дворянства. Но Бунин умел подниматься выше предрассудков сословия, отра­жать жизненные процессы в большей широте, чем позво­ляли узкокастовые интересы.

Требуют некоторых пояснений эти традиционные утверждения о так называемом помещичестве Бунина. Ча­сто цитируются слова Горького, сказанные при первом знакомстве с Буниным в 1899 году на набережной Ялты в присутствии Чехова: «Вы последний писатель из дворян­ства, которое дало свету Пушкина, Толстого». Писатель из дворян стал редкостью, вот сошлись три разных по происхождению писателя: из «народа» Горький, «разно­чинец» Чехов и «дворянин» Бунин. Но только будущее творчество должно было показать, дорожит ли писатель дворянством. Начинающим был и почти однолеток с ним Горький .

Бунин любил вспоминать, что из их рода вышла из­вестная поэтесса пушкинских времен Анна Бунина, что отец Жуковского, А И. Бунин, им родня, что Бунины были в родстве с Киреевскими, из рода которых вышли известные славянофилы Иван и Петр Киреевские. Но ни­чего «династического» при этом Бунин не выстраивал, это была чисто анкетная справка. Приятно было созна­вать эти далекие родственные связи. Самое же главное было в том, что Бунин чувствовал: он принадлежит к «сословию» писателей.