Для человека Востока тема движения вообще не свойственна. Путь для него – это круг, соединенные пальцы Будды, т.е. замкнутость. Некуда идти, когда все в тебе самом. Поэтому японская культура – это культура внутреннего слова, мысли, а не действия.

Страна мала, густо населена – не уйти ни глазом, ни телом, только мыслью. Человеческая картина мира в своих истоках обнаруживает сходство с географической картой. Назначение карты в том, чтобы обеспечить ориентацию в пространстве. Сама географическая карта – понятие вторичное, поскольку необходимость и проблематичность ориентации возникает лишь в меняющемся мире. Оседлое существование не нуждается в карте. Ее требует лишь путешествие. Но кто же успел составить карту до путешествия в неведомое? Человек «выхаживает» многие и многие расстояния, чтобы прийти или идти, человек стремится к свободе, чтобы ощущать, желая, или непосредственно обладать?

Если мы вспомним, как герою в народных сказах указывается дорога в поиске сокровища или суженой, то отметим различие между СКАЗОЧНЫМ и ОБЫДЕННЫМ. Сказка не предоставляет герою карты /в отличие от приключенческого романа/. Дорога просто характеризуется как испытание, препятствия; например: «минуешь горы неприступные» или «пойдешь за тридевять земель», «переплывешь моря океанные». Герою могут предсказываться и результаты пути: «пойдешь направо – убиту быть», «пойдешь налево – женату быть» и т.д., или указание пути как предписание посетить психоаналитика /в сказочной терминологии оракула или ведьму/.

Но в целом карта пути – это tabula rasa : «пойдешь туда, сам не знаешь куда…» Такие указания дают не столько географическую, сколько эмоциональную ориентацию.

Путешественнику предстоит идти чуть ли не с завязанными глазами, а ведет его в лучшем случае волшебный клубок или нить Ариадны. Готовность героя к свободе подтверждается именно таким путем. Отважится ли он на путешествие, осознает риск, причем ориентиром является абстрактная цель? Карта путешествия оказывалась не столько предпосылкой путешествия, сколько его следствием. Она расширяла мир идущего от центра – дома. Если бы путешественник имел детальную карту местности, то элемент путешествия сводился бы на нет. Свобода географии «отупляла» бы ПУТЬ, делала бы его просто перемещением с одного места на другое. Удовольствие предшествующего обуславливает несвобода географическая, но стремление к свободе внутренней. Поиск того, неиспытанного, «сатори». В силу этого, понимание пути – это пространственное перемещение, как бы абстракция. Прокладывание дорог из одного пространства в другое, изменение человеческой жизни посредством изменения пространств. Ландшафт человеческого мира меняется под влиянием местности. Философы XIX столетия разделили героев на два социально – психологического типа: «странствователи» и «домоседы». Возможно, на такую классификацию повлияла «сказка» Константина Батюшкова «Странствователи и домоседы» /1814/. Философы наметили два типа русского человека: порождение великой петербургской культуры – «вечный искатель» и «московский домосед». Странствователи выглядели довольно опасными: живут в большом пространстве и историческом времени, входят в нестабильные социальные общности, такие как орда, толпа, масса. Домоседы же доверчивые «маниловы». Хороши и милы из-за защищенности от внешней агрессии мира не панцирем собственного характера, а созданной ими оболочкой предметного мира. Такая классификация создана посредством влияния города НА СОЗНАНИЕ. Город как тип сознания – это давняя тема. О том, что у каждого города есть свое лицо, говорить не приходится. Известно также, что у каждого города есть свой особенный дух. Возможно, именно этот дух и порождает людей, историю, отношения по образу и подобию городского Лика. Физиогномика - область не совсем научная, но как раз здесь вспомнить о ней вполне уместно. «Маленького человека» мог породить только Петербург. Пушкин, Гоголь, Достоевский, А.Белый, Блок, Мандельштам, до и после них, осознавали этот «петербургский миф», а, вернее сказать, рисовали героя, которого могла породить только Северная Венеция, предсказывали его судьбу, как бы читая по ладони замысловатые морщинки, поставленные, как роковые штрихкоды, Петербургом своему несчастливому «ребенку».

Отсюда пошли два типа героев: герои, вольные распоряжаться жизнью и желаниями других людей /Германн, Раскольников/ и герои, которые лишаются воли и свободы и вовлекаются в круговорот событий таинственной «стихией Петербурга».

Еще Соловьев проводил различие между Западной / «горной» и «каменной»/ и Восточной Европой /Россией «равнинной» и «деревянной»/. Первая характеризуется ранней и устойчивой раздробленностью, прочной привязанностью к городам, экологической и культурной оседлостью; вторая – вечным движением по широкому и беспредельному пространству, отсутствием прочных жилищ. В этом отличие наследников римлян и наследников скифов /неслучайно у греков не было слова для обозначения пространства/.

Однако и в самой России существует две господствующие формы – «леса» и «поля»; они и проводят деление в различиях Северной и Южной Руси. Характеризуя их, Соловьев пишет: «Степь условливала постоянно эту бродячую, разгульную, казацкую жизнь с первобытными формами, лес более ограничивал, определял, более усаживал человека, делал его земским, оседлым» [Соловьев 1989:249 – 255]. Отсюда прочная деятельность северного русского человека и шаткость южного. Образ народного героя, сложившегося в русском фольклоре, слеплен в былинного богатыря, в дальнейшем перевоплотившегося в казака /Илью Муромца даже называют «старым казаком»/.

Странствие зачастую сливается с изгнанием, и при этом доказывает приверженность человечества к «старым грехам» своих предков. Существуют: изгнанники судьбой, изгнанники Богом, изгнанники страной и т.д. То есть мы приближаемся к рассмотрению «печальных странников», чьими потомками мы и являемся. Изгнание учит нас смирению: затеряться в человечестве, в толпе, в своем одиночестве, УЙТИ, ЧТОБЫ ОСТАТЬСЯ. Если рассмотреть изгнание как наказание Бога, то на память приходят многочисленные примеры: Адам, Лот, Моисей, Агасфер… Когда Христа вели на Голгофу, он, утомленный тяжестью креста, хотел присесть у дома одного еврейского ремесленника, но тот озлобленный и измученный работой, оттолкнул его, сказав: «Иди, не останавливайся». «Я пойду, - сказал Христос, - но и ты будешь ходить до скончания века». Вместе с Агасфером и мы выполняем важную миссию идти.

В истории с Лотом Бог убеждает не оглядываться назад и тем самым подвергает его изгнанию. Живущий в горной пещере неподалеку от библейского города Сигора изгнанник Лот – родоначальник космополитизма. Космополит Лот не может оглянуться назад, так как он центр круга, «вперед» же для изгнанника не существует. Получается замкнутое кольцо, которое сделало из благочестивого и праведного мудреца – грешного кровосмесителя. Изгнание дает человеку какую-то свободу, поэтому история с дочерьми трактуется как символ творения в изгнании. Лот способен оплодотворить собственных дочерей подобно собственным идеям. Вывод: творчество - та единственная форма нравственного страхования и свободы в изгнании. Исход евреев из Египта, возвращение Одиссея, путешествие Марко Поло в Индию, открытие Америки, космические полеты, жизненный путь к Богу.