вдруг догадывается:—Понимаю, понимаю. У него буква

«В» была на визитной карточке. . .»

В этой веренице совпадений с великими образцами нельзя видеть ни подражания, ни влияния. Скорее это игра в сходство, как всегда у Булгакова, осознанная и продуманная. И поэтому в ранних редакциях, расположенных, казалось бы, во времени ближе к «образцам», совпадений меньше.

Если сравнить в ранней черновой тетради “романа о дьяволе” описание визита буфетчика к магу, можно заметить что в этом маге намного больше дьявольщины и зла (глаза “необыкновенно злые”) и намного меньше музыкальности, чем в Воланде. В нем также отсутствуют детали “оперного” “шаляпинского реквизита”, о которых я упоминал ранее.

Зачем Булгаков так тщательно работает над этим сходством Воланда с его предшественниками в искусстве? Затем, надо думать, прежде всего, чтобы Воланд был читателями узнан — Непосредственно и сразу. Сошлюсь на воспоминания В. Я. Виленкина, например (в конце 30-х годов Виленкин был завлитом Художественного театра), из которых

видно, что Булгакова очень волновало, насколько хорошо узнается этот его герой.

“Слушал булгаковские чтения романа «Мастер и Маргарита» весной 1939 года. Присутствовали тогда П. А. Марков, драматург А. М. Файко с женой (соседи Булгакова) и, как всегда, Елена Сергеевна. Прочитав три главы, Булгаков спросил: «А кто такой Воланд, как по-вашему?» Никто не решился высказать свое мнение вслух. Тогда, по предложению Елены Сергеевны, обменялись записочками. Е. С. написала: «Дьявол», я угадал: «Сатана». В записочке Файко, увы, значилось: «Я не знаю». Михаил Афанасьевич, подошел ко мне сзади, пока я выводил своего «Сатану», и, заглянув в записку, погладил по голове. Он был этим очень доволен»[4]

Дело в том, что в романе Воланда, как правило, не узнают сатирические персонажи. Это один из источников комедийного в романе—то буффонно-комедийного, то горько-комедийного, почти всегда—сатирически-комедийного.

Разумеется, Воланда не узнает буфетчик, несмотря на весь этот нагроможденный в передней оперный реквизит. Не узнает конферансье Жорж Бунгальский, не узнает Аркадий Аполлонович Семплеяров и весь — на две с половиной тысячи мест —восторженный зал театра Варьете.

Не узнает директор театра Варьете—проснувшийся с похмелья Степа Лиходеев, и насмешливо произнесенная Воландом оперная фраза: «Вот и я!»—не помогает Степе.

( «Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал:

— Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я !

Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки,

шепнул:

— Извините .—надел их и хрипло спросил:—Скажите, пожалуйста, вашу фамилию?

— Как? Вы и фамилию мою забыли?—тут неизвестный улыбнулся».

И в улыбке этой, согласитесь, присутствует некая двусмысленность.

«Как? Вы и фамилию мою забыли?»—спрашивает тот, чей «низкий, тяжелый голос» только что произнес: «Вот и Я !” )

Воланда не узнает образованнейший Берлиоз, председатель МАССОЛИТа.

«И, право, я удивляюсь Берлиозу! — скажет Мастер.— Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее».

Воланда в романе узнают только двое — Мастер и Маргарита. Без предъявления инфернального треугольника и других атрибутов власти, еще до того, как видят его. Узнают независимо друг от друга и так согласно друг с другом — должно быть, по тому отблеску фантастики и чуда, которые реют вокруг Воланда и которых так жаждут они оба. («Лишь только вы начали его описывать . я уже

стал догадываться. . .» — говорит Мастер; «Но к делу, к делу, Маргарита Николаевна,— произносит Коровьев.— Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин». Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой».) Эта их способность к приятию чуда, так противопоставляющая их Берлиозу, который «к необыкновенным явлениям не привык», сродни их причастности к чуду— к подвигу самоотречения, чуду творчества,

чуду любви.

Воланда должен узнать читатель, союзник автора. Роман Булгакова — не аллегория и не детектив. Здесь ничего не нужно разгадывать и расшифровывать. Догадка поражает читателя в тот самый момент, когда Воланд появляется на Патриарших, и уже к концу первой главы сменяется уверенностью. Когда Мастер объясняет Ивану (в главе

13-й): «Вчера на Патриарших вы встретились с сатаной»,— читатель уже давно все знает. Читатель в этом романе стоит рядом с автором, очень близко к Мастеру и Маргарите; его взгляд на будничный, заземленный и бездуховный мир—мир Берлиоза и Степы Лиходеева, Варенухи, Поплавского, Босого, Рюхина, мир стяжательства и себялюбия,— взгляд сверху. Эта выверенная точка обзора — сверху—очень важна в сатирической структуре романа. Ибо «Мастер и Маргарита» — прежде всего сатирический роман.

И другая особенность фигуры Воланда связана с этой игрой — поистине игрой света и теней, то проявляющей, то скрывающей его сходство с образами великого искусства. По замыслу автора, фантастический образ Воланда в романе «Мастер и Маргарита» должен восприниматься как реальность.

Правда, в критике высказывалось мнение, что Воланда надо рассматривать все-таки как аллегорию (даже «аллегорию авторской совести и мудрости»), как символ, иначе можно «поверить в Булгакова как мистика и теософа»[5]

Конечно, Булгаков не мистик и не теософ. Булгаков—художник, светлый, бесстрашный, радостный, при всем трагизме многих его страниц. Но фигура Воланда не символ и не аллегория. Читатель знает: можно быть тысячу раз атеистом и не верить ни в бога, ни в черта, но когда входишь в мир романа «Мастер и Маргарита», Воланд существует — могущественный, бездонный и совершенно реальный.

Образы Мефистофеля Иоганна Вольфганга Гёте, Мефистофеля Шарля Гуно, Мефистофеля Шаляпина играют в романе служебную -

роль: они проступают как бы ликами, в которых Воланд уже являлся искусству; мгновениями его существования в прошлом; свиде-тельствами свиданий с ним. Свидетельствами, впрочем, несовершенными и, в интерпретации Булгакова, неточными. Ибо фактически ни на кого из своих литературных предшественников булгаковский Воланд не похож.

Конечно, более всего, глубже всего и дерзостнее всего булгаковский Воланд не похож на Мефистофеля Гёте. У Гёте Мефистофель выступает то как сатана, то всего лишь как один из могущественных духов тьмы. В ранних редакциях «Фауста» были встречи Мефистофеля с сатаной, потом Гёте их убрал, но ощущение, что Мефистофель всего лишь один из духов зла, в трагедии осталось.

В «Прологе на небе» Господь говорит Мефистофелю: «Таким, как ты, я никогда не враг. Из духов отрицанья ты всех мене бывал мне в тягость, плут и весельчак». У Булгакова Воланд—сам великий сатана, и сильнее его в лунном, ночном, оборотном мире, в принадлежащем ему мире жестокой справедливости и жестокого возмездия нет ни-

кого.