Отождествление противоположности добра и зла с противоположностью духа и материи обнаруживает в неоплатнизме свою несостоятельность. Онтологические и ценностные противоположности по сущности своей различны. Дух существует только в единстве с материей, а добро и зло взаимно исключают друг друга. Онтологические противоположности первичны по отношению к ценностным, и подмена одних другими создает такие лабиринты, откуда нет выхода.

2.5. Стоицизм

Односторонность рационалистической трактовки зла рельефнее обнаружилась в стоицизме. Своеобразие стоического мировоззрения выразилось в принципиальном различении отрицательных психических переживаний боли и горя. Боль – это безразличное, а горе – зло само по себе. Злом не является то, что естественно, что вытекает из природы человека. Боль есть голос самосохранения, и потому она безразлична для добродетели. Горе же есть нечто другое, а именно субъективное отношение человека к своему состоянию или внешним обстоятельствам. Если такое отношение исходит от разума, контролируется им, соответствует природе и космическому закону, то оно является добродетельным. Если же оно вызвано заблуждением, не соответствует природе вещей и выходит из-под разумного контроля, то становится порочным. Нравственное отношение человека к миру и к самому себе – это отношение разумной воли. Не в наших силах испытывать или не испытывать боль, но от нас зависит впадать в горе или сохранять душевную невозмутимость в неблагоприятных, трагических жизненных обстоятельствах.

Отличие мудреца в том, что, испытывая обычные человеческие аффекты, он не попадается на удочку заблуждений и остается свободным по отношению ко всем переживаниям, тогда как дурные люди пребывают их рабами. Поскольку в основе добродетели лежит бесстрастие – разумное отношение к аффектам, - то мудрец обладает сразу всеми добродетелями, неразумный же их лишен. Теневой стороной стоического восхваления бесстрастия является известное пренебрежение эмоциональной стороной нравственности. Мудрец бесстрастно нарушает общепринятые установления, если в них, по его соображениям, нет ничего от естественного закона. Ничего предосудительного с точки зрения природы и разума стоики не находят ни в некрофагии, ни в гомосексуализме, ни даже в инцесте. На фоне такого леденящего безразличия к самым кощунственным способам поведения благосклонное отношение стоиков к самоубийству выглядит не только закономерным, но даже и невинным.

Стоическая доктрина, одна из самых моралистичных в античности, провозгласившая самоценность добродетельного образа жизни, и поднявшая человеческое достоинство на небывалую прежде высоту, как-то незаметно и органично превращается в обоснование откровенного аморализма, причем не только в мыслях, но и в поведении. Абсолютизация одной стороны человеческой психики, а именно индивидуального интеллекта укладывает мораль в прокрустово ложе и отсекает те ее части, которые выходят за рамки разумного бесстрастия и рассудочной целесообразности. Стоический идеал жизни «по природе» и «по разуму» имеет в своем основании парадигму естественно-биологической целесообразности. Человек возвышается до уровня свободного, сознательного демиурга и управителя своей жизни. Во главу угла этики стоицизм поставил нравственное самоопределение личности.

В древнегреческой этике в основном сложились две концепции добра: натуралистическая, представителями, которой были Гераклит, Демокрит, Эпикур и отчасти Аристотель, и идеалистическая, наиболее ярким представителем которой были Платон и Сократ. Для натуралистической концепции наиболее характерным было обоснование добра реальными потребностями человека. Одними из первых критериями добра были названы удовольствие и польза. Аристотель же благом считал жизнь, сообразную с добродетелями, и указывал на то, что добро достижимо лишь в процессе активной деятельности. Идеалистическое направление древне-греческой этики в определении блага, добра и зла исходило из признания их внеземного происхождения. Добро как высшая идея представлялось недостижимым в реальном существовании людей. Основой нравственности, по Платону, служило само стремление к добру. Благо как совершенство, недостижимое земными средствами, было основным идеалом в этике Платона.

На исходе античности понимание зла как самостоятельной активной силы, противоположной добру, было вытеснено истолкованием зла как недостаточного, ущербного блага. Античная культура осмыслила то обстоятельство, что зло не является какой-то особой способностью человека, внеположенной по отношению к нормальным, конструктивным способностям. Зло – это как бы распавшееся добро, потерявшее цельность и меру.

3. Христианство

3.1. Бог и дьявол

Своеобразный компромисс между подчеркиванием силы и слабости зла был найден христианством. Первопричиной зла здесь выступает не Бог, а менее могущественное сверхчеловеческое существо – дьявол, падший ангел. Дьявол изображен в Библии и сочинениях отцов церкви антагонистом Бога. Вместе с другими отпавшими ангелами он низринут на землю, где старается установить и увеличить свое царство. Убеждение, что «мир во зле лежит», является общим и для гностицизма, и для христианства. Различие состоит в том, что последнее отрицает роль дьявола в творении мира и придает его власти более эфемерный характер. Верховный владыка зла и подчиненная ему нечистая сила способны, вселяясь в людей, вызывать у них бешенство, одержимость, а также физические немощи и болезни. Но главным оружием дьявола в борьбе за души людей является обман, искушение, соблазн. К себе он заманивает земными благами, подобием всемогущества, призрачной властью. Сатана властен только над теми человеческими душами, которые сами отступились от Бога и склонились к нему. Правда, и в отношении их он ведет себя не совсем последовательно: вместо награды за измену богоотступники получают нестерпимые адские муки.

В фигуре дьявола христианство попыталось совместить и силу, и слабость зла. В афористической форме противоречивая сущность дьявола выражена словами Мефистофеля из «Фауста»: «Я часть той силы, которая всегда хочет зла, а творит добро». Дьявол вовлекает в свои сети тех, кто не проявил религиозной и нравственной стойкости. Таким образом, при всей злобности и омерзительности он фактически совершает благое дело: жестоко наказывает вероотступников и грешников, косвенно воспитывая у прочих твердость духа. Злобою своей дьявол, безусловно, страшен, но в бессильных потугах перевернуть божественный миропорядок он выглядит не столько страшным, сколько смешным. Зло, которое само себя разоблачает и развенчивает, перестает быть угрожающим, оно производит комический эффект.

Амбивалентность образа дьявола есть необходимое следствие этического дуализма. Возведя зло к универсальному принципу, культура старалась соединить несоединимое: силу и бессилие, неукротимую энергию и внутреннюю ничтожность. Таким и получился дьявол. Его нельзя было изображать слишком могущественным, ибо тогда он стал бы равным Богу и привлекал бы на свою сторону тех, кто поклоняется силе. Но нельзя было преувеличивать и его тщедушность, ибо тогда никто не стал бы воспринимать его всерьез. В противовес этическому дуализму, персонифицирующему зло, сформировался монистический подход к ценностному содержанию мира. В этом подходе субстанционально только добро, зло же есть отпадение от бытия или ничто: недостаток, отсутствие, лишенность. Если в дуализме аморальность была переходом из одного враждующего лагеря в другой, то в монизме она была истолкована как уход в «никуда», как самоуничтожение.