События 7 ноября 1987 г., результатом которых становился приход к власти второго президента Туниса Зейн Абидина Бен Али, несли в себе несколько принципиальных аспектов. Речь шла, прежде всего, о военном перевороте. Армия впервые вмешивалась во внутриполитическую жизнь страны, используя – однако значительно позже, чем это происходило в других странах Арабского Востока – методы насильственного изменения существующей структуры политической власти. Пост главы государства занимал представитель офицерского корпуса, что также не было новым явлением в политической жизни государств арабского мира. Вместе с тем, видимое сходство процессов, происходивших и в Тунисе, и в других странах арабского региона, не исключало того, что в каждой из этих стран они обладали собственной спецификой, определявшейся исторической эволюцией каждого арабского государства. В полной мере это относилось и к Тунису.

Специфика тунисской эволюции по, казалось бы, уже привычной модели развития арабского мира заключалась, прежде всего, в том, что в эту модель вносились действительно серьезные коррективы. Речь шла как об их формальном выражении, так и сущностном содержании. Приход к власти З. Бен Али сопровождался широкой кампанией, целью которой становилось подтверждение преемственности системы политического управления страной, роли первого президента республики и неоспоримого лидера эпохи движения к обретению национальной независимости и постколониального развития Х. Бургибы. Бен Али – и в этом заключалось коренное различие между ситуацией и Тунисе, с одной стороны, и ее кажущимися аналогами в Египте в 1952 г. или Сирии в 1963 г., с другой – не только не порывал с уже сформировавшейся традицией, но и продолжал ее.

Если приход к власти Г.А. Насера или баасистских лидеров представал как начало действительно национального развития обеих стран, то в Тунисе перемены на вершине пирамиды государственной власти были в лучшем случае коррекцией уже сложившегося национального курса, но не его девальвацией или изменением. При этом, формальное выражение перемен в национальном государстве, резко контрастировавшее с аналогичными же процессами в других странах Арабского Востока, не могло быть сведено лишь только к тому, что Тунис обычно рассматривался как государство, традиционно ориентированное на поддержание контактов с одной из наиболее развитых демократий Запада – Францией. По сути дела, и Египет донасеровского времени, и Сирия эпохи до выдвижения баасистов к кормилу государственного управления не были странами, внешнеполитический курс которых был бы ориентирован на иные, незападные полюса мирового развития. В каждой из этих стран уже существовала, казалось бы, устойчивая и созданная, во многом, на основе западных моделей система государственного управления, пусть даже – в случае Сирии – и подвергавшаяся серьезным ударам во время следовавших друг за другом государственных переворотов конца 40–х–начала 50–х гг. В каждой из них существовал впитавший в себя нормы западной демократии “правящий класс”, пребывание которого у власти легитимизировалось традицией руководства антиколониальным движением. Наконец, и египетский, и сирийский режимы предреволюционной эпохи были признанными партнерами Запада.

Специфика обновления тунисского “правящего класса” отличалась от ее египетского или сирийского вариантов сущностным содержанием этого процесса. Если в Египте и Сирии к управлению государством приходили группы контрэлиты, то в Тунисе причиной этого обновления становилась внутренняя реструктуризация национальной правящей элиты. Выдвижение к руководству страной З. Бен Али было тому наиболее ярким подтверждением. Управление страной было сохранено той силой, которая находилась во главе общенационального движения времени французского протектората и которая, естественно возглавила страну после достижения политической самостоятельности. При этом, ведущая группа местной контрэлиты – интегристское Движение “Ан–Нахда” – было решительно отброшено от авансцены политической жизни. Та сила, которая и после переворота Бен Али сохранила в своих руках управление государством, была представлена сахельской политической элитой. Ноябрьское 1987 г. выступление армии оставила позиции тунисского “правящего класса” ни в коей мере не поколебленными. Конечно, это не означало, что в системе управления страной и, в частности, методах формирования “правящего класса” не произошло каких–либо изменений. Новый тунисский лидер был, по сути дела, представителем “второго эшелона” сахельской элитарной группы.

Вместе с тем, различия между ситуацией в Тунисе и других арабских странах не могли скрывать многих действительно существенных обстоятельств, связанных с методами деятельности и основополагающих принципах функционирования тунисского сахельского “правящего класса” и выражавшей его политические интересы Социалистической дестуровской партии (СДП). Вопрос этот заслуживает особого внимания.

Высокая степень развития процесса модернизации в Тунисе, достаточно давно втянутого в систему взаимодействия с европейским миром, чему в огромной мере содействовало географическое положение этой страны, не может вызывать каких–либо сомнений. Тем не менее, развитие тунисского политического процесса не вызывает, вместе с тем, сомнений в том, что этот параметр его эволюции позволяет рассматривать эту страну как часть “третьего мира” с его особыми условиями формирования и функционирования политических структур. В первую очередь, они связаны с феноменом регионализма, определяющим деятельность политических партий афро–азиатского мира как в значительной мере клановых образований. СДП не была в этом отношении исключением.

Развитие процесса модернизации в Тунисе охватывало, в первую очередь, средиземноморское побережье этой страны – Сахель. Как писал известный российский исследователь североафриканской ситуации Н.А. Иванов, “в Тунисе, в частности в Сахеле и некоторых местностях на северо–востоке, некогда заселенных морисками – выходцами из мусульманской Испании, в отличие от ряда других арабских стран издавна существовали традиции мелкого частнособственнического хозяйства, основанного на личном труде свободных мелких землевладельцев. После второй мировой войны многие из них постепенно модернизировали свои хозяйства и начали переходить к европейским методам хозяйствования”. По его же словам, это был край “садоводов, огородников, рыбаков, владельцев сельских маслобоек, мелких и средних землевладельцев”1. Выходцы из этого региона (14% всего населения Туниса в 1936 г.) составили “основную массу партийных активистов и почти весь руководящий состав” СДП времени борьбы за национальную независимость2.

Однако, эта тенденция сохранялась в деятельности СДП и в дальнейшем. Анализ французских социологов, исследовавших структуру тунисской политической элиты постколониального времени, подтверждал ее существование. Выходцы из Сахеля в течение периода 1955–1969 гг. составляли 32,5% в политбюро СДП и в правительстве страны. Они были крупнейшей региональной группой в высшем партийно–государственном руководстве Туниса, второе и третье места занимали соответственно уроженцы столицы и острова Джерба3. Речь шла, однако, не только об этом. Руководители СДП как времени борьбы за независимость, так и позже в эпоху существования тесно связанного с партией государства были не только выходцами из Сахеля, но и выпускниками одного учебного заведения – колледжа “Садыки”, основанного еще в 1875 г. и сочетавшего элитарный характер образования с демократическим уставом внутренней жизни. Для “садыкийской” среды были характерны высокий уровень политической культуры, и эта среда без преувеличения стояла в центре движения за национальное освобождение, в значительной степени сформировав его идеологию. “Садыкийский” дух был “чувством принадлежности к привилегированному кругу избранных, более или менее осознанное ощущение нерядовой судьбы”4.