Определяя ситуационность как одну из современных качественных особенностей существования социума, можно согласиться с тем, что понятие «ситуация» (от лат. – положение, обстановка, совокупность обстоятельств) используется в гуманитарных исследованиях довольно часто. С одной стороны, единой в смысле восприятия, проживания, фактологической характеристики ситуации, скорее всего, быть не может, а с другой – пытаться конструировать ее для исследовательских целей вполне реально1. Как утверждает Е.А. Тюгашев, общее понятие ситуации возможно, поскольку оно фиксирует определенность ситуации как таковой2.

Попытки дать характеристики и обоснования понятию «ситуация» предпринимались рядом ученых. Так, согласно Ю. Хабермасу, «ситуация представляет собой некий фрагмент, выделенный в жизненном мире применительно к той или иной теме»3. Кроме того, при исследовании ситуации отмечается момент, связанный с ее смысловыми качествами. «Ситуация, – отмечает И.В. Голубович, – не столько природно-историческая, сколько смысловая действительность. Единство смысловых связей скрепляет фрагментарные ситуации в исторический универсум. Именно это смысловое отношение разрывает и расширяет границы ситуации»4.

В рамках исследования политической ситуации также возможен ряд аспектов, позволяющих анализировать современные политические процессы в социокультурном плане, используя культурные, этнические и ментальные ракурсы оценки события, лежащего в основе нашего бытия.

Рассмотрим с этой точки зрения особенности взаимоотношений личности и власти в современной российской политической ситуации, опираясь на приведенные выше характеристики и отмечая их некую парадоксальность, причины которой, однако, можно попытаться найти.

Несомненно, специфика этих взаимоотношений имеет определенное влияние на условия и результаты политического выбора современной России, присутствуя как в повседневном бытии (не выраженно и не политически рефлексированно), так и в непосредственно гражданском участии в политической жизни страны.

Действительно, можно отметить, что в русской культурной традиции власть воспринимается как состояние имманентное и одновременно достаточно безличностное. Мы сталкиваемся здесь с определенным парадоксом. В России власть всегда пользовалась уважением. К ней относились и относятся как к сакральному феномену, лежащему в фундаменте миропонимания и мироощущения, без которого не мыслится вообще существование государства и человека в нем. Но в то же время внутренняя повседневная жизнь отдельного индивида весьма далека от постоянного участия в событиях, связанных с деятельностью власти. Это не лишает личность эмоционального переживания власти как таковой и ее иррационального влияния на жизнь, действия человека, его политические и социальные позиции. Однако непосредственное компетентное воздействие, которое воспринималось бы как реальное, ощутимое самим индивидом влияние на власть, практически отсутствует в ментальной сфере русского человека.

Такой же двойственной особенностью отношения к власти можно назвать и своеобразное отношение к личности, находящейся на вершине власти. С одной стороны, власть изначально персонифицирована, какие бы внешние формы она не принимала. В принципе, на уровне культуры повседневности мало изменилось восприятие образа человека, стоящего на самой вершине властной структуры, будь то князь, царь, генеральный секретарь, президент, сменявшие друг друга на протяжении сложной истории России.

В конце концов отличия сводились только к внешней атрибутике. Внутренне индивид видит в стоящем у власти человеке определенную личность, концентрирующую в себе все ментальные характеристики власти.

С другой стороны, в силу последнего утверждения, как бы ни именовался тот, кто находится над всем и всем управляет, постепенно его личностные, индивидуальные черты, а также политические нюансы стираются, «подгоняясь» под собирательный образ верховной властвующей персоны. Таким образом, мы чаще всего имеем дело с ярко выраженным, проявленным архетипом власти, который, по К.Г. Юнгу, определяется как коллективный «осадок» исторического прошлого. Он может приобретать некоторые отличия чисто внешнего характера, не затрагивающие внутреннего, сложившегося за долгие века российской истории ее синкретичного, имманентно вписанного в картину мира образа.

Такая трактовка позволяла русскому человеку существовать в отношении к власти одновременно на двух полюсах. На одном полюсе жизнь протекала без властного вмешательства, опираясь в основном на общинный этический эталон, весьма своеобразно воспринимаемый западной культурой. Ее присутствие в крайнем случае ожидалось согласно двум известным поговоркам: «Вот приедет барин, барин нас рассудит» и «До Бога высоко, до царя далеко», т.е. изредка, подобно античному deus ex machina, который наличествует в виде портретов, лозунгов, государственных символов, ставших частью повседневного бытия. На другом полюсе это отстраненное восприятие формировало образ всемогущего правителя, который, как царьбатюшка, приобретал былинно-сказочные черты радетеля обо всех подданных. Постепенно эти черты становились присущими любому носителю власти. Достаточно вспомнить хрестоматийные образы «дедушки Ленина» или Сталина, «который не спит в Кремле» в стихотворении молодого Е. Евтушенко. Таким образом, индивид находился в особых структурно нерасчлененных отношениях с властью, пронизывающих все сферы его бытия. И эта нерасчлененность придавала специфическую устойчивость и индивиду, и системе власти одновременно.

В чем же состоят особенности современной динамики взаимодействия власти и личности в нынешней политической ситуации?

Сегодняшнее состояние взаимоотношений индивида и власти претерпевает качественные, имеющие далеко идущие последствия изменения.

Современная метаморфоза коренится в резком вмешательстве в архетипический пласт, которое проявилось и в смещении стереотипов восприятия власти, и в попытке внедрения новой, западной модели власти на российскую почву. Начиная с середины 80-х гг. ХХ в. устоявшаяся модель власти, «подогнанная» за годы существования СССР к привычной архетипической схеме, стала стремительно трансформироваться. М.С. Горбачев одним из первых сломал «царскую удаленность» власти, перенимая атрибуты западноевропейского демократического партийного и государственного лидера, но нельзя сказать, что в выигрыше остался в первую очередь он сам.

В привычной картине мира отстраненная власть слишком приблизилась к повседневной жизни человека, и увеличение информированности об индивидуальных характеристиках личности властвующей персоны стало во многом восприниматься им как неосознанное наступление на общую картину мира, вторжение в его собственный, личный мир. Для рядового человека, воспитанного в специфике русской ментальности, информация об «обыкновенности» лидера, его супруге, семье, интересах (помимо выполнения его властных обязанностей) не являлась необходимым элементом власти.

Более того, такая приземленность подсознательно могла восприниматься как несоответствие архетипическому образу.