- А вы, когда на работу в органах соглашались, про 37-й год думали?

- Честно скажу: совершенно не думал. Абсолютно. Я недавно встречался в Питере с бывшими сотрудниками Управления КГБ, с которыми когда-то начинал работать, и говорил с ними о том же самом. И могу повторить то, что сказал им.

Я, когда принимал предложение того сотрудника отдела кадров Управления (он, впрочем, оказался не по кадрам, а сотрудником подразделения, которое обслуживало вузы), не думал о репрессиях. Мои представления о КГБ возникли на основе романтических рассказов о работе разведчиков. Меня, без всякого преувеличения, можно было считать успешным продуктом патриотического воспитания советского человека.

- Вы что, ничего не знали о репрессиях?

- Толком даже и не знал. Да, я, конечно, был в курсе культа личности, того, что пострадали люди, а потом было развенчание культа личности . Я же совсем пацан был! Когда в университет поступал, мне 18 лет было, а когда окончил - 23!

- Но те, кто хотел знать, знали все.

- Мы ведь жили в условиях тоталитарного государства. Все было закрыто. Насколько глубоким был этот культ личности? Насколько серьезным? Ни я сам, ни кто-то из моих друзей не отдавали себе в этом отчета. Так что я шел на работу в органы с романтическими представлениями.

Но после разговора в вестибюле все вдруг затихло. Пропал тот человек. Уже комиссия по распределению на носу. И тут опять звонок. Приглашают в отдел кадров университета. Разговаривал со мной Дмитрий Ганцеров, я фамилию запомнил. Он и провел со мной первую установочную беседу накануне распределения.

А на самой комиссии чуть не случился казус. Когда дошли до моей фамилии, представитель отдела юстиции сказал: "Да, мы берем его в адвокатуру". Тут резко проснулся опер, курировавший распределение, - он до этого спал где-то в углу. "Нет-нет, - говорит, - этот вопрос решен. Мы берем Путина на работу в органы КГБ". Прямо на распределении сказал, открыто.

И уже через несколько дней заполнил какие-то бумаги, всякие там анкеты.

- Вам сказали, что вас берут для работы в разведке?

- Конечно, нет. В том-то и дело, что подход правильный был. Говорили примерно так: "Предлагаем поработать на том участке, на который пошлем. Готовы?" Кто-то отвечал: "Мне надо подумать". Все, иди, следующий. И шансов больше у этого человека нет. Если он начинает ковырять в носу: там хочу, а там не хочу, - то его очень сложно использовать.

- Вы, видимо, сразу сказали, что готовы работать, куда пошлют?

- Да. Разумеется. Да они и сами не знали, где я буду работать. Они просто брали людей. Это на самом деле рутинное дело - подбор кадров. Определить, куда и кого именно направить. И мне сделали именно такое рутинное предложение.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Вовка сразу сказал мне, что работает в КГБ. Практически сразу. Может, он и не должен был этого делать. Некоторым он говорил, что работает в милиции. Я, с одной стороны, осторожно относился к этим ребятам, потому что сталкивался с ними. Я выезжал за границу и знал, что с любой группой ездили якобы инспекторы или представители Министерства культуры, с которыми нужно было держать язык за зубами.

Я одному коллеге своему как-то говорю: "Да ладно, нормальные, хорошие ребята". А он ответил: "Чем больше ты с ними разговариваешь, тем больше на тебя том на Литейном, 4".

Я у Володи никогда не спрашивал ничего про работу. Мне, конечно, интересно было: а как там?

Но точно помню: как-то раз решил все-таки его со всех сторон окружить и выяснить про какую-нибудь спецоперацию. Но ничего у меня не вышло.

А потом я его спросил: "Я - виолончелист, я играю на виолончели. Я никогда не смогу быть хирургом. Но я - хороший виолончелист. А у тебя что за профессия? Я знаю, ты - разведчик. Не знаю, что это значит. Ты кто? Что ты можешь?"

И он мне сказал: "Я - специалист по общению с людьми". На этом мы разговор закончили. И он действительно считал, что профессионально разбирается в людях. А когда я развелся со своей первой женой, Ириной, он говорил: "Я точно предвидел, что так и будет". Я был с ним не согласен, я не считал, что у нас с Ириной все было ясно с самого начала. Но слова его произвели на меня большое впечатление. Я гордился и очень дорожил тем, что он - специалист по общению с людьми.

МОЛОДОЙ СПЕЦИАЛИСТ

"ИНСТРУКЦИЯ И ЕСТЬ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ЗАКОН"

- Меня оформили сначала в секретариат Управления, потом в контрразведывательное подразделение, и я там проработал около пяти месяцев.

- Это было то, что вы себе представляли? То, чего так ждали?

- Конечно, нет. Я все-таки после университета пришел. Была уже определенная подготовка. И вдруг я вижу стариков, которые трудились еще в те незабвенные времена. Некоторые уже вот-вот должны были уйти на пенсию.

Помню, они как-то разрабатывали одно мероприятие. Сидела целая группа. Меня тоже привлекли. Я уже не помню детали, но один говорит: "Давайте так-то и так-то сделаем. Согласны?" Я говорю: "Нет, это неправильно". - "Что такое, почему неправильно?" - "Это противоречит закону". Он удивляется: "Какому закону?" Я называю закон. Они говорят: "Но у нас же есть инструкция". Я опять про закон. Они ничего не понимают - и опять про инструкцию. Я говорю: "Так это же инструкция, а не закон".

А собеседник мой искренне и с удивлением: "Для нас инструкция и есть самый главный закон". Причем сказал дед без иронии. Абсолютно. Так они были воспитаны, так работали. Я так не мог. И не только я, но и практически все мои ровесники.

Несколько месяцев покрутился формально, подшивал дела какие-то. А через полгода меня отправили на учебу, на шесть месяцев, на курсы переподготовки оперативного состава. Это была ничем не примечательная школа у нас, в Ленинграде. Считалось, что база у меня есть, а нужна чисто оперативная подготовка. Я там проучился, вернулся в Питер и еще где-то около полугода отработал в контрразведывательном подразделении.

- Что это было за время?

- Что за время? Конец 70-х. Сейчас говорят: "В тот момент Леонид Ильич начал закручивать гайки". Но это было не очень заметно.

- А в работе органов что-нибудь изменилось?

- Знаете, на самом деле многие вещи, которые правоохранительные органы стали позволять себе с начала 90-х годов, тогда были абсолютно невозможны. Действовали как бы из-за угла, чтобы не торчали уши, не дай Бог. Я для примера расскажу только одну историю. Допустим, группа диссидентов собирается в Ленинграде проводить какое-то мероприятие. Допустим, приуроченное к дню рождения Петра Первого.

- Да, давайте просто предположим.

- Диссиденты в Питере в основном к таким датам свои мероприятия приурочивали. Еще они любили юбилеи декабристов.

- Диссиденты же.

- Действительно. Задумали, значит, мероприятие с приглашением на место события дипкорпуса, журналистов, чтобы привлечь внимание мировой общественности. Что делать? Разгонять нельзя, не велено. Тогда взяли и сами организовали возложение венков, причем как раз на том месте, куда должны были прийти журналисты. Созвали обком, профсоюзы, милицией все оцепили, сами под музыку пришли. Возложили. Журналисты и представители дипкорпуса постояли, посмотрели, пару раз зевнули и разошлись. А когда разошлись, оцепление сняли. Пожалуйста, идите кто хочет. Но уже неинтересно никому.