В пылу предвыборной борьбы за Белый дом республиканская партия и ее кандидат Д. Эйзенхауэр критиковали внешнюю политику Г. Трумэна по двум основным направлениям: во-первых, за колоссальные расходы, которые подрывали бюджет и разрушали национальную экономику; а во-вторых, вместо трусливой концепции «сдерживания» коммунизма предлагалась доктрина «отбрасывания». Придя к власти, новый президент принялся последовательно выполнять свои обещания вести холодную войну, по сути, активнее, но с меньшими затратами.

Так, «новый взгляд» на обеспечение национальной безопасности предполагал значительное сокращение «обычных вооружений» в пользу более дешевого атомного оружия и его носителей. Соответствующим образом этот подход был сформулирован в доктрине «ядерного балансирования», т.е. «массированного ядерного возмездия» за любые попытки СССР использовать силу для расширения своего влияния.

Кроме того, новый президент отказался от использования американских вооруженных сил для разрешения кризисных ситуаций, сделав ставку на подрывные операции ЦРУ. В случаях с кризисными ситуациями, требовавших активного военного вмешательства, Эйзенхауэр был готов, по сути, капитулировать. Понимая, какую большую роль в стабильности его политических позиций играют жизни американцев, он сделал ставку на усиление системы блоков антикоммунистической и антинационалистической направленности, а также на заключение договоров о взаимной безопасности в основном с азиатскими союзниками. Очень искусно, используя особые отношения югославского и китайского руководства с Москвой, администрацией осуществлялась политика ослабления и «раскола» в коммунистическом лагере.

Однако в другой части своей программы Эйзенхауэр не был столь же последователен. Несмотря на активную антикоммунистическую риторику, администрация так и не перешла к политике «отбрасывания», не использовав для этого, например, ситуации берлинского 1953 г. и венгерского 1956 г. кризисов. Более того, делались серьезные шаги навстречу налаживанию взаимопонимания с советским руководством.

В стратегическом плане это объяснялось тем, что, по мнению администрации, СССР не представлял большой опасности для американских планов. Существовавший раздел «сфер влияния» вполне устраивал Вашингтон, что проявилось, например, в отказе Эйзенхауэра поддержать осуждение ялтинских соглашений. Он не хотел искусственно создавать и «вешать» на себя серьезные военно-политические кризисы, могущие негативно повлиять на темпы стремительного экономического роста американской экономики. Если кто и угрожал реально экономическим планам администрации, так это национализм, борьба с которым выходила к концу рассматриваемого этапа на первый план.

Что касается позиции Москвы, то пришедшие к власти после смерти Сталина «маленковские прагматики», а потом и Н.С. Хрущев, исходили в своих взаимоотношениях с США из следующих посыпок. Они полагали, что, во-первых, цепляться за бреттонвудско-ялтинские основы, как до последнего дня это делая Сталин, чтобы интегрироваться в систему, нет смысла. Раздел мира на две части по идеологическому признаку уже состоялся и надо к этому приспосабливаться. Во-вторых, нет смысла соперничать с Соединенными Штатами в военно-политической сфере – это то, чего ждет от Москвы Вашингтон. В-третьих, экономически ослабший Советский Союз должен проводить конструктивную внешнюю политику, чтобы внешние кризисы не отвлекали от решения внутренних проблем.

Исходя из этого, послесталинским руководством был выбран курс на позитивные действия, на снижение напряженности со США, на всемерную поддержку стран советского блока и, самое удивительное, на активное проникновение в те регионы слаборазвитых стран, которые являлись «сферами влияния» Запада. Главным инструментом при этом стала советская техническая и экономическая помощь, небольшая по размеру, но, как и американская, идеологически мотивированная.

Таким образом, внутриэкономические приоритеты обеих сверхдержав продиктовали потребность в снижении напряженности в сфере военно-политической конфронтации. Однако администрация, увлекшись бюджетной экономией и борьбой с радикальным национализмом на Ближнем Востоке, «прозевала» активизацию СССР в экономико-идеологической сфере, особенно в сфере помощи. В свою очередь, эта активизация подстегнула арабский антиамериканизм. В результате для США возникла ситуация углубления «вакуума» на Ближнем Востоке, где, безо всякой прямой конфронтации с Вашингтоном, могло усилиться влияние Москвы и могла быть сорвана нефтяная поддержка планов европейской интеграции. Опасаясь развития этих тенденций, Эйзенхауэр потребовал и получил от конгресса право на использование силы на Ближнем Востоке.

Хрущев, продолжая делать примиренческие символические жесты, в свою очередь, сконцентрировался на дешевой программе ракетостроения, и, запустив спутник, по сути, поставил Эйзенхауэра на грань поражения в идеологическом конфликте. Администрация была вынуждена окончательно отказаться от ведения холодной войны «по дешевке» и без риска. Огромные средства были брошены в американское образование и в сферу помощи слаборазвитым странам. На Ближнем Востоке был проведен ряд решительных военных операций (Ливан, Иордания), которые подорвали здесь позиции Г А. Нассера и Хрущева,

Тем не менее, общая стратегическая инициатива продолжала переходить к Москве. Особенно очевидно это стало после инцидента с самолетом-разведчиком У-2, который погрузил отношения двух руководителей в атмосферу открытой личной враждебности и сорвал саммит по Берлину в мае 1960 г. Конфронтация стала расползаться по планете все активнее, перекинувшись даже на экваториальную Африку и Центральную Америку.

Кроме ослабления общих позиций, еще одним неприятным итогом президентства Эйзенхауэра стало появление в США так называемого военно-промышленного комплекса, который стал практически независимым и неуправляемым участником холодной войны. Самодовлеющие интересы ВПК и его прямолинейное влияние на последующие администрации во многом предопределили кризисное развитие американской внешней политики в 60-е годы.