Повторюсь, что в период формирования и активной деятельности, так называемых “народных фронтов”, первоочередной задачей каждого из них стало требование предоставления национально-государственного суверенитета. То, что политические свободы должны были вырасти из созданных в обществе демократических институтов, равно как и то, что демократии и либерализму научаются, мучительно преодолевая закоснелую инерцию патерналистских ожиданий, взращивая в себе и в обществе персональную ответственность за происходящее вокруг. И, наконец то, что политическая культура представляет собой составную часть общего понятия культуры, которая находилась на протяжении десятилетий на удручающе низком уровне, мало кого заботило. А ведь были еще проблемы, так сказать, прикладного характера. Такие, к примеру, как формирование культуры управления, основанной на либерально-демократических принципах, образованных не по формальным, а по содержательным принципам. К этому же ряду можно отнести и полное отсутствие механизмов для защиты гражданских прав, политических и личных свобод граждан, а также – механизмов общественного контроля над действиями властей, о которых, в горячке политической борьбы, речь почти не велась.

Говоря иными словами, задача народных фронтов, аккумулировавших в те годы социальную и политическую энергию людей, была неверно сориентирована на быстрое завоевание политической власти, а не на формирование в обществе социальных структур, могущих в короткое время стать действенным инструментом и, что не менее важно, надежным гарантом необратимости начавшегося было процесса демократизации общества и его институтов. Кроме того, широкомасштабные движения народных фронтов могли и должны были стать плодотворным гумусом, питательной средой, наконец, условием для возникновения полноценных политических партий, могущих выйти на общенациональный политический подиум в самом ближайшем будущем.

Однако произошло иначе. Опустевшее на короткое время деидеологизированное пространство вновь заняли те, чье историческое время, казалось бы, было объективно и необратимо исчерпано. Воспользовавшись аморфным состоянием народных фронтов с их неверно сориентированными целями и задачами, пошатнувшаяся было номенклатура “подобрала лежащую на земле власть” и, вооружившись где национал-патриотической риторикой, где квазидемократическим популизмом, поначалу вернула утраченные позиции, а в последующем преумножила свое господствующее положение. Более того, новая ситуация оказалась для новой/старой власти несопоставимо более выигрышной, нежели в прежние времена. Теперь она могла уже не оборачиваться с тревогой на некогда всесильный Московский Кремль, поскольку гарантом ее неприкосновенности теперь уже выступали высшие международные инстанции и институты, а “критика снизу” стала выдаваться ею за отсутствие должного патриотизма.

Сегодня можно бесконечно долго говорить о том, насколько объективным и соответствующим реальной логике развития событий было известное “беловежское соглашение”. Скорее всего, оно позволило правящей в те времена необольшевистской элите, испытавшей короткий период паники и деморализации, перехватить инициативу и превратить лозунги набирающей мощную поступательную энергию демократически настроенной группы общества в собственную риторику. Именно это обстоятельство позволило компартийной верхушке остаться у власти, спасло ее как класс, сумевший в критической ситуации найти единственно верный способ собственного выживания – мимикрировать в новых социально-политических обстоятельствах при помощи заимствованных у оппозиции идей и цинично использовать их в целях удержания власти в собственных руках.

Однако такое объяснение раскрывает лишь формальную сторону события. На самом же деле, и подтверждением этому существует ряд доказательств, сам характер развития демократических процессов центральноазиатских обществ показывает, что они не успели приобрести достаточную мировоззренческую и политическую зрелость, не выработали полноценные и надежные институциональные структуры, способные взять инициативу в собственные руки и направить энергию общества в созидательное русло. Именно поэтому, по моему убеждению, представители демократически ориентированных групп общества были отодвинуты на периферию политических процессов. Там же, где к власти пришли выдвиженцы “демократической волны” (в Азербайджане, в Армении, в Грузии и в Кыргызстане), они посеяли ростки социального хаоса и всеобщего разочарования в происшедших переменах. Результат известен. Демократические лидеры этих стран либо не сумели удержать власть в своих руках (Эльчибей – в Азербайджане, Гамсахурдия – в Грузии), либо постепенно, шаг за шагом, приобрели все признаки правящей до них компартийной номенклатуры (Тер-Петросян – в Армении, Акаев – в Кыргызстане). Тем самым они вернули в жизнь общества если и не благополучие, то, по крайней мере, относительную социальную стабильность. Как здесь не вспомнить роман “Ирреволюция” француза Паскаля Лэне, написанный непосредственным участником “майских событий” 1968 года в Париже. Повествуя о политической атмосфере, царящей во французском обществе накануне описываемых событий, о целях, а главное, увидев полное безразличие к ним со стороны тех, во имя кого делалась эта революция – народа, автор делает вывод о том, что “революцию спасли полицейские”.

Иными словами, поражение революции оказалось для нее благом, поскольку провозглашенные ею идеи не могли быть востребованы обществом по причине того, что их содержание не несло в себе ясно артикулированных социально-политических целей, а также понятных простым людям и достижимых планов для их полноценной реализации в жизненной практике.

Ни в коей мере не считаю исчерпывающе объясняющим и единственно справедливым введенный П. Лэне неологизм в применении к ситуации, происшедшей в пространстве центрально-азиатского региона после обретения бывшими союзными республиками своего национально-государственного суверенитета. Однако и не намереваюсь анализировать современные ситуации в каждом из вновь возникших младогосударственных образований региона в изолированном для каждого из них синхронном и диахронном пространстве. Ведь, строго говоря, нет никакой современности, а есть только постоянно сменяющийся, но общий для всех нас горизонт будущего и прошедшего, определяющий пространство цивилизации, в которой невозможно жить по правилам островитян. Равно как и нет в современном мире “непрозрачных границ”, за которыми можно оставаться недосягаемыми от стороннего взгляда. Если, конечно, не глядеть на соседей глазами пограничников. Именно поэтому необходимо вывести некую постоянную константу, определяющую общий для всех алгоритм социального развития.

Не мною замечено, что человечество на протяжении своей истории, изобилующей социальными катаклизмами и конфликтами, пришло к тому, что единственный закон, следование которому может сохранить человечество как род – это закон, защищающий индивидуальные права и свободы человека. Иные социальные ценности, каковыми являлись род, племенной союз, государство и его институты, а также все многочисленные варианты общественных объединений, были признаны всем историческим опытом развития человечества производными от главной и основной величины – от личности самого человека, его социальных и политических прав. Более пятидесяти лет назад этот закон приобрел конституционный статус и лег в основу текста Декларации прав человека.