Если попытаться последовательно и неукоснительно идти этим путем, то следует признать то непреложное обстоятельство, в силу которого все, что произошло с народами центрально-азиатского региона в период перехода к новым формам государственного устройства, имело свои объективные и закономерные основания. Такой подход дает возможность рассматривать возникшую ситуацию не только полагаясь на инвентаризацию имеющихся в наличии свойств, признаков и причинно-следственных связей, но видеть ее в исторической перспективе, определяющей сущностные характеристики общества и его политикума в процессе их историко-эволюционного развития. В этом случае можно утверждать, что кризис идеи национально-государстенного возрождения в ее позитивном, демократическом направлении возник отнюдь не в результате срыва исторического витка в развитии цивилизационного процесса, в который центральноазиатские общества не сумели вписаться с первой попытки. Этот кризис, словно раковина в металлической детали, изначально содержался внутри – в неправильной ориентации политических элит, которые в конце 80-х годов создали и возглавили национально-демократические движения. Вопреки логике социально-политического развития они пытались вывести свои общества на осуществление полномасштабных социальных и политических перемен посредством простого прихода к власти. Если принять этот тезис в качестве методологической предпосылки анализа, то смысловые акценты и оценки происшедшего необходимо будет сместить на анализ деятельности политических элит, возглавивших в тот период так называемые “Народные фронты”.

Автор знаком с деятельностью этих политических институтов “изнутри” в качестве отнюдь не стороннего наблюдателя, а потому имеет возможность и этическое право высказать относительно их деятельности некоторые замечания методологического характера. Ограничусь лишь теми, которые могут непосредственно проиллюстрировать заявленную в статье тему.

Одно из первых замечаний относится к качественному составу активов этих движений, состоящих по преимуществу из людей, не имеющих сколько-нибудь профессионального знания и навыков общественной и аппаратно-управленческой работы. Многие из лозунгов, провозглашенных этими людьми, несли в своем содержании броские и политизированные поэтические метафоры, имеющие к происходящей на практике действительности весьма опосредованное отношение. С точки зрения профессиональной политологии, профессиональной социологии и профессиональной экономики, все эти лозунги и призывы не несли в себе ровным счетом никакого содержания – они возбуждали чувства, но не давали ясной, взвешенной и последовательной в ее практическом осуществлении программы политических и экономических преобразований.

Другое замечание относится к методам ведения конструктивного диалога с властями, который велся лидерами посредством многочисленных и шумных митингов, на которых произносились яростные и зажигательные речи, клеймящие тех или иных персон из состава правящей номенклатуры.

На фоне происходящего актив народных демократических движений наотрез отказывался проводить с возбужденными народными массами просветительскую работу в области реальной истории, политических наук и экономики. Не проводил, поскольку сам этот актив не имел никакого представления об объективных закономерностях политического и социально-экономического развития общества и его государственных институтов.

Результат оказался предсказуем. Все эти национально-демократические движения стали жертвой собственного, поверхностного и небрежного отношения к тем универсальным законам историко-социального развития общества, которые нельзя игнорировать, как нельзя игнорировать законы гравитации тому, кто строит летательный аппарат.

Впрочем, никаких исключений из правил здесь не было. Напротив, все, что произошло в последующем, стало иллюстрацией к непреложным законам политического развития, выведенным самой историей и описанным ее летописцами. Вот мнение одного из идеологов евразийства, историософа Л.Н. Карсавина, относительно аналогичной ситуации, возникшей в начале ХХ века: “Революция, - писал он спустя несколько лет после установления в России диктатуры большевистского режима, - раскрывает природу народа в ее расплавленном состоянии. А “ближайшая к природе власть, - говорил Платон, - есть власть сильного”. Понятно, что в разрушительной борьбе стихий новая государственность может утвердить себя лишь актами элементарного и жесточайшего насилия”. (1)

В контексте приведенного высказывания нельзя не согласиться с Х.-Г. Гадамером, когда тот считает, что действительность всегда предстает на горизонте будущего, где находятся желанные и страшащие, но в любом случае еще не определившиеся возможности. Поэтому они постоянно таковы, что будят взаимоисключающие ожидания, не все из которых могут исполниться. Отсюда, делает заключение он: “Неопределенность будущего позволяет существовать такому избытку ожиданий, что действительность вынужденно прячется за ними”. (2).

Собственная действительность представляется живущему в ней как правило исключительной и не имеющей исторических аналогов. Вопреки многочисленным свидетельствам, почерпнутым нами извне и опровергающими наш антропо-, историко- и культурноцентризм, наша собственная история учит нас только тому, что все эти объективные знания остаются на периферии наших интересов, никак не вовлекаясь в процесс осмысления и преобразования того, что занимает нас “сейчас” и “здесь”. А ведь известно, что некий сторонний факт становится переживанием лишь в той мере, в которой он не просто пережит, но в которой его содержание, включенное в наш собственный индивидуальный и социальный опыт, приобретает особую ценность, придающую ему непреходящее значение и смысл. Английский поэт Джон Донн сформулировал это правило в образе колокола, который звонит “и по тебе тоже”.

Не потому ли социально-политические процессы, протекающие в различных постсоветских государствах, поразительно схожи по своей типологии и по своей внутренней сути?

Отмеченное обстоятельство позволяет на первых порах обнаруживать в этой схожести некий эзотерический смысл и роковую фатальность. Но только если строить анализ, исходя из расхожих, мифопоэтических метафор. Если же пойти более продуктивным путем, реконструируя самою систему, лежащую за пределами нашего эмпирического ощущения действительности, панорама событий предстанет перед нами совсем по иному.

Еще в 70-е годы, на начальной ступени знакомства с национально-освободительными движениями в колониальных странах, автора особо интересовали процессы обретения национально-государственного суверенитета в странах африканского и латиноамериканского континентов. Во всех этих достаточно, на первый взгляд, субъективных особенностях, связанных с так называемой национально-психологической и историко-культурной ментальностью народов этих стран, а также с неразвитой, находящейся в эмбриональном состоянии, инфраструктурой социально-политического и хозяйственно-технологического обустройства, с закономерной постоянностью проявляло себя одно, но общее для всех, качество. Суть его состояла в том, что романтизм, ведший людей на отчаянную борьбу и героические жертвы в войне с колониализмом, с момента обретения новыми странами государственного суверенитета вытеснялся иными, отнюдь не позитивными чертами, привнесенными в новую жизнь пришедшими к власти автократическими режимами. Черты эти, к нашему общему несчастью, стали хорошо известны и нам. Это – вопиющее несоблюдение политических и гражданских прав и свобод личности, унижение ее человеческого достоинства, узурпация власти в руках правящей верхушки общества, тотальная коррупция и, как закономерное следствие, пауперизация всех слоев населения, вытесненных властями за пределы реального участия в конструктивном преобразовании общества и в справедливом распределении совокупно произведенных продуктах жизнеобеспечения. Надо ли говорить о том, что все эти признаки приобрели во вновь возникших государствах чуть ли не конституционный статус. Эти негативно окрашенные, ставшие универсальными признаки, характеризующие возникшие во второй половине ХХ века младогосударственные образования, стали главной причиной того, что некоторые представители либерально-демократической интеллигенции из франкоязычной Африки обратились к мировому сообществу с предложением ввести на территории их стран “режим колониального либерализма”. Не правда ли, очень знакомый всем жителям центрально-азиатского региона тезис, характеризующий мотивацию некоторых групп населения этих стран к возврату в общее советское государство, в котором, если и было плохо, то уж, по крайней мере, одинаково плохо всем.